– Скажи ему, что я хочу послушать, кто он такой от него самого, – обратился он к Хозе, который мне всё это и перевёл.
С помощью бармена, в нескольких словах, стараясь не хлопотать лицом, я передал ему краткое содержание своей истории.
– Ты можешь пригодиться, – передал он. – У тебя есть оружие? Пистолет, нож?
– Нет. Откуда? – практически честно ответил я, хотя имел в кармане штанов небольшую отвёртку. С которой бесполезно было-бы изображать электрика, но с помощью которой вполне было возможным нанести ущерб слабо вооруженному или не ждущему сюрпризов человеку.
– Меня есть для тебя работа. Как я понял, ты ее ищешь, – позволил он Хозе перевести, показав на меня рукой.
– Что это за работа? Мне нужны детали.
– Хочешь берёшь – не хочешь идёшь, – перевёл его слова бармен. – Он зовёт тебя в автомобиль. Там будете говорить.
– Я его без тебя не пойму, – недоумевающе обратился я к Хозе, который, впрочем, и сам признаков героизма не выказывал и вёл себя весьма скромно.
– Он говорит, – перевёл Хозе. – У него есть, кто тебе переведёт. Не волнуйся. Тенемос традуктор. Есть переводчик.
– Я и не волнуюсь, – я выбил сигарету из пачки и, подкурив, сообщил. – Скажи ему, я готов.
Машина к моему, впрочем, небольшому удивлению, оказалась роллс-ройсом. Правда старым, как борьба за социализм во всём мире, но совершенно не ржавым и в превосходном состоянии, несмотря на возраст.
Я залез на задний диван, позволив сесть по соседству двум парням из окружения Анхелио, которые практически обездвижили меня в тесном пространстве солона, навалившись с двух сторон плечами.
Анхелио с переднего сидения протянул мне нечто мешковатое и предложил, делая вид, что одевает мешок на голову:
– Сabeza grande de Cardinal.
– Не понимаю, – помотал головой я. – Нужен переводчик, тенемос традуктор.
– Эсто традуктор, – радостно покивал Анхелио, доставая из-за пояса нож и поднося к моему животу.
Оказавшись на голове, мешок прямо ввёл меня в какое-то цыплячье недоумение, оказалось, что сопротивляться, когда лишен зрения, невозможно. Вместе со зрением пропадает воля и смелость. Поэтому я совсем не сопротивлялся, когда на моих руках защёлкнулись наручники.
В машине гремела какая-то бодрая латинская мелодия, она тряслась по ухабам и резко поворачивала каждые несколько минут, поэтому я сразу потерял надежду попытаться осознать, в какую сторону мы движемся. Впрочем, что бы я с этим знанием делал?
После минут пятнадцати тряски, мотор выключили, и меня с тем же мешком на голове, и с приставленным к боку ножом, который всё ещё не протыкал кожу, но впивался с такой болью, что я боялся вздохнуть, провели в какое-то помещение и посадив на пол, пристегнули к скобе, как я понимал, в полу.
От воспоминаний, хлынувших в голову, сравнив вдруг своё положение умыкнутой нами Алиной, я принялся нервно, почти истерически смеяться. Остановиться было невозможно. Досмеявшись до икоты и потери дыхания, я кое-как успокоился и еле выговаривая, произнёс по-английски, потому что их испанский переводчик в виде ножа меня не устраивал.
– Карма – сучка!
Глава 21
Руслан
Время очень субъективный фактор. Иногда, оно летит как стрела, а иногда тянется подобно янтарю, окружившему влипшую в него муху. Единственно, что точно можно сказать про время, это то, что течёт оно всегда в одну сторону. Попасть в следующий момент возможно очень часто, (кроме тех моментов, когда его кто-то тебе останавливает, обрывая течение), но попасть в предыдущий ещё не удавалось никому. Кроме выдуманных героев из фантастических фильмов. Несмотря на то, что происходящее со мной напоминало некоторым родом фантастику, вернее фантастический триллер, надежды вырваться из этой ситуации без помощи фантастических же усилий не представлялось возможным.
От сидения на полу в совершенно неудобной позе, ноги сначала затекли, вызывая дикое ноющее неудобство, а потом просто отнялись, что в этой ситуации было даже облегчением. Предплечья и руки тоже ныли, но тут я хотя бы мог менять их положение, немного качаясь над удерживающей меня скобой.
Время в темноте мешка не двигалось, только болели мышцы. А бегающие мысли сбивались в нераспознаваемый комок, толкающий сам себя в спину. Одна мысль попав в голову, оставалась в ней на часы, если я правильно распознавал время. Тщетно я пытался собрать мысли в кулак и попробовать понять почему я здесь и что им от меня надо. Дольше минутки сконцентрироваться я не мог и мысли сбивались в привычный им бедлам. Чаще других приходило в голову воспоминание об Алине прикованной к трубе печи, и от этих сцен в голове делалось легко, а душа переполнялась нежностью к безнадежно ушедшему моменту.
Но пришло время взять себя в руки. Просто плыть как кусок сена по течению я точно не собирался. Не знаю, что им от меня нужно, но денег от меня им получить не получится из-за их отсутствия, а использовать меня для других целей… Ну что же, посмотрим чья возьмет. Пусть только снимут наручники, я им тут полетаю.
Вошедший в комнату человек потоптался некоторое время рядом со мной, потом отстегнул наручник от скобы и незамедлительно опять защёлкнул его на руке. Потом снял ограничивающий моё зрение мешок. Не сразу сфокусировавшиеся глаза, тут же опознали в вошедшем Анхелио, довольно улыбавшегося. Смейся, конечно. Посмотрим кто будет смеяться последним.
– Иди, душ, – прочитал он по бумажке и показал рукой на еще одну дверь в конце помещения.
Шатаясь, я кое-как поднялся на ноги и спотыкаясь направился куда мне указывали.
За дверью, к моему удивлению, оказался туалет и душ, в состоянии крайне плачевном, но вместе с тем рабочем.
Я показал ему, что не смогу пользоваться ничем, подняв скованные руки на уровень лица. Как мог, показал жестами, что даже майку, чтобы принять душ, снять не смогу.
Анхелио, ухмыльнувшись, вытащил левой рукой нож, и взяв в правую ключ осторожно отомкнул замки наручников. После чего захлопнул за мной дверь, оставив в помещении одного. Воспользовавшись туалетом, я пустил воду из душевой стойки. Холодная, но выбирать не приходилось. Телу требовалось освежиться и хотя бы с помощью воды, вернуть себе немного энергии. Вода, как волшебный аккумулятор, освежила меня и вернула сила. Я даже помыл голову, воспользовавшись куском хозяйственного, дурно пахнущего мыла.
