На начальном этапе различные националистические течения и Национальные фронты в советских республиках выступали под флагами демократических движений, готовых поддержать перестройку и ее лидера. Однако по мере расширения их массовой основы они начали формулировать более специфические требования, переходя под влияние сепаратистских лидеров, настроенных более радикально. Это вело их в лагерь оппозиции федеральному Центру и, соответственно, Горбачеву.
Неожиданным дополнительным стимулом для активизации этих сил стала горбачевская доктрина Нового Политического Мышления и новый облик внешней политики советского руководства. Эффектные шаги, предпринятые Горбачевым в отношениях с западным миром с целью развеять представление о Советском Союзе как угрожающей и агрессивной державе, вопреки его ожиданиям спровоцировали дестабилизацию обстановки на Востоке – не только внутри членов Варшавского договора, но и в «семье» советских республик. В итоге новая политика открытости Советского Союза по отношению к странам Запада сыграла роль бумеранга, который, вернувшись, нанес удар по ситуации внутри СССР.
Так, в частности, знаменитая речь Горбачева в декабре 1988 года на Генеральной Ассамблее ООН, призванная похоронить «холодную войну» и доктрину Брежнева и предназначенная прежде всего Западу, была услышана и на Востоке. В своем заявлении инициатор перестройки провозглашал право всех народов на «свободу выбора» их социальных систем и внутреннего устройства, сопровождавшееся объявлением о выводе из Восточной Европы полумиллиона советских войск. Это заявление дало зеленый свет серии «бархатных революций» в 1989 году в странах Восточной Европы, приведших к падению установленных Сталиным коммунистических режимов и Берлинской стены, возведенной уже Хрущевым.
Однако распространение вируса «свободного выбора» среди народов СССР грозило степным пожаром уже и Советской империи, так как в затылок восточным европейцам выстроились кандидаты на выход из СССР. В «разогретой» перестройкой политической атмосфере внутри СССР не пришлось долго ждать, чтобы сенсационные перемены внутри «братских» стран – членов Варшавского договора привели к ускорению и радикализации политических (уже оппозиционных Горбачеву) внутренних течений (начиная с России) и, разумеется, сепаратистских и националистических движений в значительной части союзных республик.
То, что советские граждане видели на своих телеэкранах благодаря гласности – сцены массовых демостраций против коммунистических правителей и режимов в Праге, Бухаресте и некоторых городах Восточной Германии, – придавало более выраженный антикоммунистический характер их собственным акциям протеста.
К тому же принципиальный отказ Горбачева использовать силу для вмешательства в процессы смены власти в странах Восточной Европы, даже когда на смену прежним лояльным по отношению к Москве руководителям и режимам приходили совсем иные, в том числе антикоммунистически и антисоветски настроенные лидеры, не мог не подтолкнуть радикалов среди республиканских националистов к использованию неожиданно открывшегося в Кремле «окна возможностей».
Вполне закономерно, что балтийские республики – жертвы сговора между Гитлером и Сталиным – были первыми, кто захотел последовать за их собратьями из Восточной Европы. Летом 1989 года многокилометровая людская цепь соединила три столицы прибалтийских республик в годовщину заключения пакта Молотова – Риббентропа, требуя его аннулирования и возвращения суверенитета трем тогда еще советским республикам.
Угроза распада СССР, еще недавно выглядевшая немыслимой, превратилась в актуальную проблему и немедленно стала важным политическим козырем в руках противников Горбачева самых разных направлений. Радикалы в лагере демократов, поддерживая Национальные фронты в республиках, требовали ускорения перестроечных процессов и включения в них реформы унитарного государства. Консерваторы обвиняли его в мягкотелости и капитулянтстве перед напором националистов и сепаратистов, которые своими выступлениями ставили под вопрос территориальную целостность Советского государства и даже итоги Второй мировой войны.
«Стихийные» национальные мятежи стали следующим после распада внешнего «пояса безопасности» СССР – Варшавского договора – испытанием и для перестройки, и для Горбачева. Достаточно легко простившись с «внешней» Советской империей, представленной странами Восточной Европы, он, конечно, не мог с легким сердцем допустить распад страны, первым президентом которой его избрали совсем недавно. Перед ним во весь рост стала дилемма: жертвовать ли «вторым кольцом» окружения России, уже давно ставшим частью ее исторического имперского «тела», и, значит, смиряться с распадом СССР или «поступаться принципами», возвращаясь к насилию, – испытанному средству спасения государства.
Верный своему темпераменту реформатора-реформиста Горбачев и здесь попробовал выбрать «третий путь». В результате лидер-реформатор, катализатор перемен, воспринимавшийся многими как «пироман», оказался в статусе «пожарного», заботящегося о сдерживании развязанных им самим процессов и начавшего думать о союзе с консерваторами. Но поскольку возвращение назад в сталинский Союз для него было неприемлемо, оставалось только двигаться вперед – прыгать через пропасть «последнего шанса» – реформу Союза.
Если до 1989 года Горбачев сам задавал темп переменам и управлял событиями, то начиная с 1990 года из-за начавшегося необратимого «национального оползня» почва в буквальном смысле стала уходить у него из-под ног. Тем не менее стабильность союзной «галактики» в целом не подвергалась опасности до тех пор, пока ее центральное «светило» – Россия продолжала играть двойную роль исторического ядра и политического центра Союза.
В сущности, созданное большевиками государство стало жертвой стратегии, которую радикальный «антибольшевик» Ельцин позаимствовал у В. И. Ленина, подняв против столицы страны национальные окраины. С той разницей, что Ельцин не собирался совершать революцию, а рассчитывал всего-навсего занять место Горбачева в Кремле.
После того как логика политического и личного противостояния между Горбачевым и Ельциным расколола процесс реформирования страны, а руководство России призвало остальные республики последовать за ним в походе против союзного центра, участь Советского Союза была предрешена.
Россия выходит из СССР
Когда в июле 1990 года Борис Ельцин, демонстративно пройдя через зал Кремлевского Дворца съездов, захлопнул за собой дверь, заявив о выходе из КПСС, он хотел тем самым объявить не только о том, что ставит крест на своей карьере партийного аппаратчика. Как гамельнский крысолов из сказки Гофмана, он рассчитывал увлечь за собой своих сторонников в Российской Федерации, а вслед за ними и в других республиках СССР. Правда, в тот момент он еще не ставил целью взорвать союзное государство, намереваясь лишь ослабить роль его центра, который олицетворял Горбачев.
Однако, едва успев сдать свой партийный билет, Ельцин оказался в совсем другой политической семье – русских националистов.
В Российской империи, где русские, естественно, не ощущали себя угнетаемым меньшинством, идеи националистов считались в обществе маргинальными и реакционными, а власть и монархисты обращались к ним за поддержкой не ради усмирения национальных бунтов, а, как правило, для подавления оппозиционеров и революционеров.
