Возвращаясь в разговоре со мной к событиям 1991 года, Крючков в сердцах воскликнул: «Самым главным провалом КГБ я считаю то, что мы проглядели Горбачева». Но, если Крючков проглядел в своем прямом начальнике, назначившем его на эту должность, то ли «врага народа», то ли вражеского «агента влияния», то партийные сотоварищи Горбачева, в частности Лигачев, сокрушались, что не увидели в нем вовремя «социал-демократа». По меркам партийной инквизиции приверженность идеологической ереси была еще худшим преступлением.
После того как радикалы устами Ельцина потребовали запрета на деятельность партийных организаций на предприятиях, правая оппозиция опубликовала в «Советской России» коллективное «Слово к народу» с призывом к «патриотам» отобрать власть у «безответственных политиков и парламентариев».
К началу лета 1991 года Горбачев оказался в фактической изоляции под атаками своих политических противников слева и справа и с добавившимся к этому противостоянию двух лагерей социальным кризисом. Центристская политика себя исчерпала, прохода между Сциллой и Харибдой, несмотря на все тактическое мастерство Горбачева, больше не существовало. Надо было выбирать лагерь, с которым двигаться дальше.
«Есть такая партия!» Какая?
После полученного согласия участников Ново-Огаревского процесса» не только с концепцией, но и текстом нового Союзного договора у Горбачева, видимо, сложилось иллюзорное представление о том, что самые сложные проблемы решены, сохранение единого государства гарантировано и можно уже не опасаться новых ожесточенных столкновений между радикалами, верховодившими в обоих лагерях.
Однако то, что он воспринимал как уход туч с горизонта, на самом деле являлось лишь паузой в неразрешимом столкновении двух принципиально различных концепций будущего государства. Эту передышку каждый из лагерей рассчитывал использовать для перегруппировки сил.
В ожидании президентских выборов в России, намеченных на 12 июня, Ельцин даже пошел на смягчение своей оппозиции центру и лично отправился в Кузбасс, чтобы призвать шахтеров закончить забастовку. Лидер противоположного лагеря, председатель Верховного Совета Анатолий Лукьянов, вовлеченный Горбачевым в работу над проектом Союзного договора, дал согласие участвовать в церемонии его подписания 20 августа.
Оставалось разрешить проблему компартии – в новом федеральном или конфедеральном союзе она должна была неизбежно утратить роль «цемента», которую играла в течение всех лет советской власти, скрепляя всю государственную конструкцию. Горбачев надеялся подтолкнуть ее еще дальше к демократическому обновлению в сторону социал-демократии.
В проекте новой программы, представленном Горбачевым на Пленуме ЦК в июле, будущий Советский Союз определялся как «объединение суверенных республик» и как правовое государство, основанное на разделении властей и признании различных форм собственности. Комментируя этот проект, английский историк Арчи Браун написал, что такая программа могла вполне быть принята на съезде британских лейбористов или французских и испанских социалистов.
Представляя эту программу на Пленуме, генсек отважился даже упомянуть возможную перспективу перехода коммунистической партии в оппозицию (его наставник В. И. Ленин в этот момент должен был возмущенно пошевелиться в мавзолее). Его знаменитое восклицание «Есть такая партия!» на съезде Советов в Петрограде в 1917 году с объявлением о готовности большевиков взять власть в стране сейчас спровоцировало бы ехидный вопрос: «Какая?»
Для партии, свыкшейся за десятилетия советской истории с ролью монопольного правителя огромной страны, подобная перспектива должна была выглядеть почти как возвращение к нелегальному положению, в котором она находилась перед революцией.
Но Горбачева уже явно не интересовали эмоции партфункционеров, собравшихся в мраморном зале заседаний ЦК, напоминавшем внутренность мавзолея. Через их головы он обращался уже к будущей современной партии, которой предстояло «сменить кожу», чтобы выжить, или разделиться на два крыла – социал-демократическое и «большевистское».
Сидя в зале в качестве только что избранного члена ЦК, я наблюдал, как разъяренное этой перспективой большинство участников пленума набросились на своего еще недавно неприкасаемого партийного босса. Этот поход против «идеологического предательства» канонов коммунизма возглавил давний университетский друг Горбачева Анатолий Лукьянов. По окончании его речи зал приветствовал его стоя, как своего нового вождя.
Меньшинство сторонников Горбачева отмалчивались, предпочитая не ввязываться в баталию на чужом поле. Не очень рассчитывая получить слово, я попросил его, надеясь разрушить впечатление, будто весь состав пленума восстал против линии генсека. Вопреки моим ожиданиям, мне его предоставили.
Свою речь, несколько раз прерывавшуюся возмущенными выкриками, я закончил словами: «Сегодня мы решаем вопрос не только о Программе КПСС, но и об облике, и пути, который изберет для себя обновленная партия, чтобы восстановить контакт со своим народом, с историей и с международным сообществом. Если аббревиатура КПСС будет расшифровываться только как Консервативная партия Советского Союза, то на смену реформаторам неизбежно придут радикалы». Радикалы действительно вскоре пришли. Сначала коммунистические, потом демократические.
Еще со времени избрания Горбачева президентом его советники рекомендовали ему уйти с поста генсека партии, отказывавшейся признавать его своим руководителем, однако он считал, что время еще терпит и что свой мандат генсека он должен отработать до следующего съезда, намеченного на осень. Он не учел, что у его противников был свой календарь.
Сам Лукьянов мне впоследствии подтвердил, что «здоровые силы» в партии не собирались беспрекословно подчиняться генсеку и подниматься на эшафот. Уже в сентябре, по его словам, должен был быть созван чрезвычайный Пленум ЦК для рассмотрения вопроса о смещении Горбачева с его поста. Однако до сентября предстояло еще пережить август.
Унижение в Лондоне
Если Горбачев и мог поддерживать ощущение, что наиболее острые сиюминутные проблемы разрешены, то в долговременной перспективе было понятно, что ситуация может превратиться во взрывоопасную. Это касалось в первую очередь экономики, положение в которой он не был способен радикально исправить никакими виртуозными тактическими шагами.
Понимая, что обремененная своим прошлым и системными пороками советская экономика будет не в силах самостоятельно осуществить прорыв к рынку без западных инвестиций, он сделал ставку на новый вариант «Плана Маршалла», который придал бы ей желанный импульс, а главное, подстраховал на период самого трудного переходного периода.
Поскольку программа «500 дней» умерла не родившись, став еще одной жертвой противостояния между Горбачевым и Ельциным, его новые надежды были обращены в сторону возможной западной помощи.
Она представлялась ему тем более обоснованной, что окончание «холодной войны», избавив Запад от призрака «советской угрозы», позволило ему получить значительные мирные «дивиденды». Советский Союз мог вполне оправданно претендовать на их часть.
