Чтобы застраховать себя от этого, требовалось обеспечить как минимум нейтралитет военных. Поэтому сразу после церемонии подписания последовал телефонный звонок Ельцина маршалу Шапошникову, назначенному в августе по инициативе Ельцина новым советским министром обороны взамен Язова. На этот раз российский президент делал маршалу новое предложение – стать командующим объединенными вооруженными силами Содружества Независимых Государств, которое рождалось в Беловежской Пуще.
Получив согласие Шапошникова, беловежские «лесные братья» лишали Горбачева гипотетической возможности опереться на армию для нейтрализации нового путча, если бы он этого захотел.
По всей вероятности, звонок Ельцина заместителю Шапошникова моему однофамильцу Павлу Грачеву был сделан с той же целью. Теоретически «сдавший» своего Верховного главнокомандующего маршал Шапошников мог бы присоединиться в Лефортове к своему предшественнику маршалу Язову, совершившему то же самое в августе, но Шапошникову повезло больше.
Заручившись поддержкой военных, Ельцин уже мог примерить на себя облачение руководителя второй мировой сверхдержавы и решил сообщить Джорджу Бушу о самоубийстве исторического противника США. Козырев в переговорах с телефонистками Госдепа, а потом Белого дома долго объяснял им, кто и почему хочет срочно поговорить с американским президентом. В конце концов Ельцина соединили с Бушем.
В разговоре с «дорогим Джорджем» он упомянул, что делится с ним доверительной информацией, поскольку Горбачев еще не поставлен в известность. «Учитывая наши дружеские отношения, – сказал он Бушу, – я решил позвонить вам первому». Пораженный неожиданным сообщением, поступившим от «друга Бориса», Буш отреагировал сдержанно. Положив трубку, он сказал своим помощникам: «Похоже, что Ельцин решил распустить СССР. Я задаю себе вопрос, не приведет ли это к новым потрясениям».
После этого пришло время поставить Горбачева перед свершившимся фактом. И Ельцин, и Кравчук предпочли отказаться от этой неблагодарной миссии. Она выпала на долю принимавшего гостей – Шушкевича. Когда он дозвонился до Горбачева, два других участника беловежской операции были неподалеку.
Чтобы предостеречь советского президента от импульсивной реакции, Шушкевич сразу сказал ему, что маршал Шапошников «в курсе дела». Когда разъяренный Горбачев потребовал к телефону Ельцина, Шушкевич ответил, что тот не может взять трубку, поскольку разговаривает с Бушем. Горбачев взорвался: «Вы позволяете себе разговаривать с американским президентом, даже не поставив в известность собственного. Это позор!» Он потребовал, чтобы члены «тройки» на следующий день прибыли в Москву для отчета.
Подойдя к телефону, Ельцин сказал, что приедет на встречу один, поскольку Кравчук уже уехал. Это было почти правдой, поскольку украинский президент торопился поскорее покинуть «место преступления», опасаясь, что на участников встречи с неба падет гром или парашютисты, посланные Москвой. Позднее Кравчук и Шушкевич объяснили свой отказ приехать в Москву тем, что опасались ареста. Ельцин в качестве представителя всех троих получал, таким образом, «запечатанный мандат», который он не мог бы изменить.
Тем не менее на следующий день в телефонном разговоре с шефом кабинета Горбачева Григорием Ревенко Шушкевич, крайне взволнованно и «всхлипывая от эмоций», объяснил, что не приехал, поскольку не спал всю ночь и должен осмыслить все, что «произошло очень стремительно и неожиданно». Естественно, добавил он, «если Михаил Сергеевич и Борис Николаевич договорятся расширить состав участников их встречи, он, разумеется, приедет».
В последующие годы многие критики Горбачева и в их числе августовские путчисты – Язов, Крючков и Лукьянов – осуждали его за то, что он не послал в Беловежье армию или спецназ для ареста заговорщиков. Это по меньшей мере парадоксально, потому что они сами по невыясненным причинам не решились арестовать Ельцина в августе.
После того как три президента пока еще советских республик договорились распустить СССР, Горбачев оказался, может быть, перед самым трудным выбором в своей жизни политика. Он был законно избранным президентом союзного государства, главой второй мировой ядерной державы и Верховным главнокомандующим чудовищного по мощи военного арсенала. Но в ту ночь Шушкевич и его гости могли не опасаться за свою безопасность. И не потому, что второй раз за четыре месяца министр обороны СССР, нарушив присягу, перешел на сторону политических противников президента.
Горбачев не собирался прибегать к силе потому, что, как и на предыдущих этапах перестройки, не желал спровоцировать политический конфликт, который мог бы перерасти в гражданскую войну. Для некоторых это было признаком слабости национального лидера, непростительной в условиях России. Но, может быть, именно это качество делало из него политика, больше подходящего для того, чтобы изменить Россию, чем управлять ею.
Конечно, решение о роспуске Советского Союза, принятое участниками беловежской встречи, было таким же антиконституционным преступлением, как и попытка создания ГКЧП. Однако если ее участники избежали участи августовских путчистов, то произошло это не столько из-за того, что маршал Шапошников, подобно Язову, присоединился к заговорщикам. Это случилось в силу того, что политический ресурс перестройки к тому времени оказался исчерпанным, а госпереворот, совершенный в Беловежье, в отличие от путча, не тянул страну в прошлое, а сулил, хотя и неясное, но по крайней мере еще не испробованное будущее.
…После 8 декабря территория государства, которым руководил Горбачев, начала съеживаться, как шагреневая кожа. Американский журнал Time, в 1990 году поместивший портрет Горбачева на обложку, назвав его «Человеком десятилетия», в декабре 1991 года опубликовал интервью с ним под заголовком «Президент без страны».
Изолированный в своем кабинете в Кремле, окруженный последними оставшимися верными ему соратниками, преданный бывшими союзниками, некоторые из которых превратились в соперников или противников, но по-прежнему убежденный в необходимости проекта, начатого им шесть лет назад, Горбачев готовился к своему последнему политическому бою.
В условиях, когда его отставка стала неизбежной, ему предстояло превратить и ее, как все, что он смог совершить за годы своего пребывания у власти, в новое событие российской политической жизни. Для этого надо было добиться, чтобы его отставка состоялась в соответствии с законом.
Осада Кремля
Утром 9 декабря, дождавшись приезда Горбачева в Кремль, я вошел вслед за ним в его кабинет, не дожидаясь приглашения, – причина была очевидной. Накануне вечером президент позвонил мне в машину сообщить о встрече в Беловежье.
Этим утром Горбачев ждал прихода в Кремль Бориса Ельцина с объяснением того, что произошло. На мой вопрос, подтвердил ли тот, что придет, Михаил Сергеевич ответил: «Сначала он спросил, не арестуют ли его. Я сказал ему, что он меня принимает за сумасшедшего. На что Ельцин заметил: “Может быть, не вам, но кому-то из вашего окружения эта идея может прийти в голову”».
Парадоксально, но этим «кем-то другим» в аналогичных обстоятельствах мог бы оказаться сам Ельцин. По словам украинского президента Кравчука, «Михаил Сергеевич, конечно, выдающийся человек, но ему не хватало характера. Будь на его месте в Кремле во время нашей встречи в Беловежье Борис Николаевич, боюсь, мы бы не разъехались живыми и здоровыми по домам и уж во всяком случае не остались бы на свободе». Это было сказано с сочувствием по отношению к одному и с безусловным почтением по отношению к другому.
