Любомир хмуро посмотрел на сына Леса, но ничего не ответил.
* * *
Рокот Мора сводил с ума, заглушая шелестящее Слово моря; тьма наполнялась холодом, что мешал дышать.
– Ты так ничего и не понял, – шелестел мрак. – Однажды дав Слово Мору, ты навеки будешь связан с Тьмой, даже порвав его путы.
– Это морок, морок, морок, – отчаянно шептал Веслав, стараясь заглушить голос из тьмы.
– Ты всегда был трусом, – неумолимо продолжал мрак. – Слабым трусом. Но со мной ты можешь стать сильнее. – Веславу почудилось, будто среди кромешного мрака он видит белёсые глаза. – Сильнее всех…
– Тебя предал мой дядя? – решился Веслав.
– Он поступил неразумно, – рыкнула Тьма. – Потому Мор и привёл тебя к себе. Потому и позволил одержать победу.
– Победу одержал Сварог.
– Победу? Разве?! – хохотнул Полоз. – Силы Белобога и Чернобога равны, они могут биться вечно… И если ты, человек, до сих пор жив, то только благодаря воле Мора.
– И для чего ему спасать меня? – нахмурился Веслав, глядя в белёсые глаза.
– Неужели не догадываешься? Драгослав решил, что он станет властелином и Света, и Светомира, что пришлось Чернобогу не по нраву. Драгослав решил стать Богом… А ты всегда знал, что всего лишь человек. Так что думай, князь, думай, – прищурился Полоз. – Почему ты стоишь на берегу океана Чернобога в чёрном одеянии Его слуги, будучи живым? Неужели ты всерьёз веришь, что можно стать свободным от Слова Мора? – Блёклые, с поволокой, очи Полоза смотрели с ехидством, а Веслав чувствовал, как осознание содеянного разливается по телу льдом.
– А боишься ты по-прежнему! – рассмеялся Полоз. – Кажется, тебя даже могила не исправляет…
Веслав хмуро смотрел в глаза Полозу и чувствовал невольную злость куда ярче, чем страх.
– Я не дам тебе Слова, как это сделал мой дядя, – покачал головой Веслав. – Убирайся туда, откуда пришёл.
Тьма, продолжая улыбаться, смотрела на князя светлыми глазами.
– Я-то уберусь, – вкрадчиво прошипел Полоз. – Только вот как бы ты потом не пожалел о своих словах…
Белёсые глаза померкли, и мрак вновь оглушил рыком, сквозь который едва слышались Слова.
Веслав, с трудом открыв глаза, поднялся и, шатаясь, подковылял к воде. На глазах у изумлённых Любомира и Веля и хмурого Светозара, опустил руку в океан и дотронулся до лежащего на дне кольца, что обожгло пронзительным криком Слова.
– Адов тевто енм как Юин, – повторил князь услышанное, и рокот Морова гласа, едва не оглушивший Веслава, стих вместе с песнью Чёрного океана.
Веслав, распрямившись, едва держался на ногах от усталости и боли – рокот Мора, казалось, всё ещё звучал в ушах. Тьма будет рядом вечно, думал Веслав, смотря на то, как чёрная вода покрывается кругами, и из океана выходят дети Моря: обезображенные, полуистлевшие мертвецы, что некогда жили в подводных городах Ния.
– Отец Сварог, – невольно прошептал Любомир, во все глаза глядя на то, как высокие покойники ступают на берег и кланяются Веславу.
– Кажется, Слово Мора по-прежнему с ним, – тихо прощебетал Дрозд на ухо Светозару.
Сын Леса посмотрел на птицу:
– У каждого своя тьма.
* * *
Вода обожгла лицо льдом и разлилась по телу.
– Вставай, предатель, – прорычали из тьмы.
Глухие слова отзывались в голове сводящей с ума болью.
– Что стонешь? – разозлились, и хороший удар в грудь опалил огнём сломанные рёбра.
Заяц закашлялся и с трудом открыл глаза: перед взором всё плыло, мир качался, словно отражение в воде. Князь находился в какой-то тёмной сырой подсобной хоромине, пропитанной запахом навоза. Мухома силился разглядеть стоящего перед ним витязя, но человека признать не мог: видимо, кто-то из воинов Бессмертного. Хорошо, что не навь.
– Чего пялишься? – рыкнул муж и, подхватив застонавшего от боли князя за шиворот, поволок к сеням. – Всё равно твоя дорога на плаху.
На плаху… Мухома не мог припомнить того, что с ним приключилось, – боль начисто стёрла память. Фросья, Ясна… На плаху… Слова застряли в горле комом, и свет промозглого утра ослепил – Мухома невольно зажмурился, чувствуя, как его выволокли на улицу.
Витязь, таща князя, бранился, Заяц пытался идти самостоятельно, но сил не хватало: грудь болела, ноги не держали, и ломота разливалась по костям. Но думы великого князя были не о себе – мысли о Фросье и дочери сводили с ума куда больше, чем предстоящая плаха.
Холодная земля, превратившаяся в месиво, хлюпала; со всех сторон слышались голоса, звон доспехов и ржание лошадей. Видимо, война закончилась, но отнюдь не победой. Последнее, что было в памяти – Тьма, почти потушившая огонь Хорохая, и полчища мёртвых, сметающих всё на своём пути…
Мухома почувствовал, как его подхватили под другую руку и поволокли по каким-то ступеням.
У князя наконец получилось открыть глаза и не зажмуриться от света: его тащили по деревянному настилу наспех сколоченного лобного места, сооружённого на площади разгромленного Долемира подле наполовину разрушенного великокняжеского терема. Толпа, явившаяся на казнь, походила на тёмное море, в водах которого было сложно что-либо разобрать.
Витязи Бессмертного дотащили Мухому к одной из трёх деревянных плах, что была свободной. Подле двух других уже стояли на коленях связанные пленники.
– Да что б тебя Мор побрал! – выругался один из витязей, волокущих Мухому, приваливая князя к плахе и заламывая ему руки. Но у Зайца не было сил сопротивляться, и воины ловко управились с кандалами.
– Лучше б и тебя Тенгри забрал, чем так, – прохрипели рядом, и Мухома нашёл в себе силы обернуться: великий хан Тевур, шатаясь, смотрел на Мухому одним глазом – второй заплыл в кровавом синяке. За Тевуром, положив голову на плаху, лежал Яромир. – Вон над Мулаком и Вороном, и этим Ратко смилостивился Отец Небесный…
– Зато быстро, – прохрипел Мухома, но хан не успел ответить: женский вопль прорезал холодный воздух, и князь, вздрогнув, посмотрел туда, откуда кричали. Одним Богам ведомо, как Мухома смог разглядеть среди толпы Фросью с Ясной: княгиня пыталась прорваться сквозь стражу вместе с Ярой, но мощные витязи не пускали женщин. Рядом с ними были чудом выживший Станислав и Гоенег с Белозёром.
– Глупые, – сипел рядом Тевур. – Если Кощей узнает их, не сносить им головы.
– Не говори так! – вздрогнул Заяц. – Неужели у Драгослава совсем нет сердца слабых убивать.
– Он не человек, – нахмурился Тевур.
– Верно, – проговорили рядом – голос был низким, тихим и бархатным, но отзывался в груди, будто раскаты грома. Мухома невольно замер.
Собравшиеся на казнь затихли.
– Верно, – повторили позади, и князь увидел грозную тень, возвышающуюся над ним. – Я не человек, смертный. Давно не человек.
