– Он хочет к папе, – солгала она.
Комната вернулась к жизни: Алекс и Лорен засмеялись, когда паста не влезла в сервировочное блюдо; они положили сверху нарезанные помидоры, листья базилика и немного оливкового масла, затем отступили, чтобы полюбоваться своей работой; Дэн держал Яго на руках, пока Адам фотографировал и приговаривал, что его внук действительно очень хорошо держит голову. Рут наблюдала за всеми: она чувствовала себя отстраненной и неуверенной. Это был год суматохи и смятения: будто ураган прошел через их жизнь. Обломки были расчищены, и внешне все было отремонтировано, но она чувствовала, как все меняется.
Лорен явно понимала, что боролась за право обладать Яго и победила. Теперь он был полностью ее, и ей доставляло ощутимое удовольствие делиться им лишь понемногу – даже доля Алекс была нормирована. Рут чувствовала, что ее собственная болезнь и немощь дали Лорен больше свободы, и она смогла выйти на авансцену. Рут довольствовалась тем, что притаилась за кулисами, пытаясь сделать себя настолько маленькой и жалкой, насколько это возможно, потому что она знала, что изначальная связь, которую она имела с Яго – цена его существования, – всегда будет грузом на душе Лорен.
Адам был на грани. В течение нескольких недель в больнице он с тоской говорил о том моменте, когда Рут будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы вернуться домой, и они снова смогут жить как пара после всех месяцев разлуки. Но Рут жаждала тишины и уединения. Большую часть времени она читала, писала, рисовала или гуляла одна у реки. Он все время говорил ей, что любит ее, но не был уверен, есть ли у них будущее. И она не могла ему ответить; вопрос был слишком важным, слишком сложным.
По правде говоря, Рут все еще оправлялась от рождения Яго и долгой болезни. Не было слов, чтобы описать адскую смесь чувств, поэтому она не могла никому их объяснить. Время от времени галлюцинации возвращали ее в залитую кровью родильную комнату. Она была прикована к операционному столу, и люди в масках и халатах резали ее, вонзали пластик в горло, пока ее рвало и мучило. После тяжелых воспоминаний она восстанавливалась часами. Ее физическое состояние улучшилось, но она еще не смирилась с необратимым возвращением к менопаузе. Ночная потливость, провалы в памяти и перепады настроения будут продолжаться год, предупреждали врачи, может быть, дольше.
Она избегала зеркал все время, пока находилась в больнице, а когда вернулась домой, ей пришлось набраться храбрости, прежде чем впервые столкнуться со своим отражением. Она выглядела старше пятидесяти пяти, то есть старше, чем умудрялись казаться большинство состоятельных женщин ее возраста в Лондоне. Седовато-каштановые волосы обрамляли худое измученное лицо, а на верхней губе виднелся пушок; ее грудь и живот были подобны пустым контейнерам, сделанным из тонкого материала, который не вел себя должным образом; кожа была тонкой и мраморной, местами с сетью лопнувших капилляров. Толстый широкий шрам пересекал нижнюю часть живота, отмечая место, откуда сначала достали Яго, а затем и ее матку. Бедра обвисли от недостатка упражнений, а волосы на лобке побелели, как будто мучения последних месяцев довели их до седины.
Год назад она смотрела бы на это измученное заботой тело чужими глазами и дрожала бы от отвращения и ненависти к себе. Она бы привела себя в порядок, тратя время и деньги на все более частые процедуры. Это все еще было возможно. Вернуться к Лоренцо, вколоть ботокс и филлеры, снова накачать себя гормонами, представить, что она еще может родить. Но какой в этом смысл? Год ее повторного оплодотворения и омоложения был средством для достижения цели: рождения Яго; но в процессе она поняла, что назад уже нельзя. Это был путь к самоуничтожению, к суррогатной жизни, и шла бы она по нему, руководствуясь лишь никчемным тщеславием. Теперь, глядя на себя, она чувствовала смесь беспокойства и глубокого признания. Это тело было сморщенным и изрезанным боевыми шрамами, но оно было только ее. Замаскировать это значило бы отрицать, кто она такая, через что прошла и чего достигла. Ей пришлось забыть об ожиданиях других, о тех условностях, которые сопровождали ее всю жизнь, чтобы понять, какая она на самом деле. Пока еще не упущено время.
Она часто думала о Рут Яго, девушке, которая бесстрашно карабкалась по деревьям, бежала, как ветер, и повелевала волнами на пляже Марасион. Ее первичное “я”, не ограниченное менструацией, беременностью и родами, до того как фертильность накрыла ее своим огромным алым плащом, прежде чем все остальные “я” – студентка, жена, сотрудница, мать – взяли верх. Теперь, когда она, иссохшая от эстрогена, изо всех сил пыталась сориентироваться в новой жизни, какой она могла бы прожить следующие сорок лет, ей нужно было вернуть это юное создание, любопытное, честное, андрогинное и свободное, которое некогда было счастливо быть собой и жить для себя. Она все еще где-то там, сидит на линии прилива, ища в водорослях ракушки и агатовые камешки. Она ждет, пока ее найдут.
Благодарности
Я хотела бы сказать спасибо многим людям, помогавшим мне в исследовании, написании и редактировании этой книги.
Самая горячая благодарность: суррогатным матерям и родителям, которые согласились со мной пообщаться; женщинам, поделившимся своим опытом фертильности и бесплодия; доктору Валентайн Аканде, Рэйчел Брайт, доктору Стюарту Лэвери, доктору Джейн Макдугалл и доктору Саре Мартиндейл за помощь в медицинских или юридических исследованиях; а также доктору Саре Мартинс да Силва, доктору Юлии Городецкой, Тиму Лэнгтону и Сэйди Холланд, которые делились своими знаниями, читали рукопись и отвечали на бесконечные вопросы. Любые фактические ошибки, которые остались в тексте, только на моей совести.
В Университете Бат-Спа мне посчастливилось учиться у трех выдающихся и великодушных писателей: Мэгги Джи и Фэй Уэлдон прочитали первые главы, поддержали меня, давали неоценимые советы; Тесса Хэдли поделилась своим редакторским опытом и мудростью спустя многое время после окончания учебы. Мои однокурсники Ричард Кроу, Питер Кингстон, Бет Манн и Рэйчел Шорер прочитали отрывки из книги и помогали мне формулировать мысли.
Кейт О’Салливан предоставила мне место, где я могла писать, и оказывала практическую помощь. Гай Бейли, Кэролайн ван ден Брул, Джеймс и Виктория Фрейзер, Элисон и Роджер Уорд, а также Клайв и Анна Вулман давали мне кров и стол, пока я переезжала или была на карантине. Мой сын Тоби и невестка Рэйчел присылали письма с передовой беременности и родительства, сначала с Джесс, а затем и с Дэниелом. Мой сын Мэтью решил технические проблемы и создал для меня сайт. Кэти Барнби, Джасмин Дейнс Пилгрем и Фиона Мэддокс были столпами поддержки, читали роман на разных этапах и писали ценные комментарии.
Мне очень повезло, что моими редакторами были Клэр Смит и Сара Сэвитт, которые с такой проницательностью и добротой помогли мне закончить финальные черновики. Я благодарна им и Селесте Уорд-Бест, Хейли Камис, Нико Тейлор, Нитье Рэй, Элисон Тулетт, а также всем остальным в командах Virago и Little, Brown, которые воплотили печать этой книги в реальность; также Сюзанне Педен из Susanna Lea Associates.
Моя дочь Имоджин уговорила меня начать, подталкивала продолжать и была проницательной ранней читательницей. Кэти Уэллс-Коул была лучшей помощницей, которую только мог пожелать писатель: она неутомимо щедро уделяла мне время, обладая проницательностью критика. Мой замечательный агент Керри Гленкорс с самого начала верила в “Суррогатную мать” и считала его прекрасной книгой. Наконец, сердечная благодарность моему мужу Питеру: я так благодарна ему за моральную и материальную поддержку, за советы – на самом деле, за все.
