– А когда он проснется?
Летиция заставила себя не всхлипнуть.
– Он не проснется.
Малыш помолчал, очевидно, пытаясь представить себе реальность, для него слишком абстрактную.
– Где же он сейчас? – спросил он еще раз.
– Пока в больнице, но скоро его похоронят на кладбище.
– Ты хочешь сказать, что он будет дальше спать на кладбище?
Оглушенный этой новостью Мило широко раскрыл глаза.
– Да… Туда отвозят всех мертвых.
– Ему туда нельзя! Максим терпеть не может кладбища, он сам мне говорил.
– Когда он тебе это говорил?
– Один раз. Когда он ездил к дедушке своего папы.
Потом снова заговорил о том, что его волновало:
– Ему было больно, когда он упал?
– Да. Очень больно. Но сейчас он больше ничего не чувствует.
– Ты хочешь сказать, что он выздоровел?
Давид не удержался и вздохнул:
– Нет, милый, он не выздоровел. Выздоравливают живые. Но те, кто перешел границу, те, кто находится там, где сейчас Максим, те уже не страдают, им хорошо.
Мило посмотрел на родителей с тревогой. Потом, видимо, решил, что таких объяснений папы ему достаточно, и его лицо стало спокойным.
– Можно, я посмотрю телевизор? – спросил он почти жизнерадостным голосом.
Давид и Летиция были озадачены.
– Ты понимаешь, что происходит? – в тревоге спросила Летиция.
Мальчуган быстро кивнул.
– Ну можно, мам? Пожалуйста…
– Давай дадим ему время, чтобы переварить новость, – шепотом предложил Давид и обернулся к Мило:
– Какой мультик ты хочешь посмотреть?
– Я думала, мы все втроем зайдем к Тифэн и Сильвэну, – тихо сказала Летиция.
– Для него это слишком рано!
Поняв, что ни одно их слово не прошло мимо ушей мальчугана, поскольку его глаза с любопытством перебегали с матери на отца, оба замолчали, пристально глядя друг на друга. Давид решился первым:
– Послушай, малыш. Мы с мамой на несколько минут должны зайти к Тифэн и Сильвэну. Но не ради развлечения. Им сейчас очень грустно. И вот что я хочу тебе предложить: я поставлю тебе любой мультик, какой захочешь, и включу радионяню в гостиной. Если тебе что-нибудь будет нужно, ты скажешь об этом в аппарат, договорились? Мы будем слышать все, что здесь происходит, и по первому зову сразу придем. Идет?
– Идет, – ответил Мило с широкой улыбкой.
Пока Давид настраивал звук в радионяне, Летиция поднялась на второй этаж и удостоверилась, что все окна как следует закрыты. Потом оглядела себя в зеркале в прихожей. Ей не хотелось выглядеть слабой и сломленной: чтобы поддержать друзей, она должна быть и выглядеть сильной. Хотя ее и одолевало опасное желание расплакаться прямо на пороге соседского дома, она сделала над собой усилие, чтобы сдержать эмоции.
Когда на выходе из дома ее догнал Давид, она на секунду задержала его:
– Тебе не кажется, что он как-то легко все воспринял?
– Кто? Мило?
Летиция кивнула.
– Он только чуть-чуть нахмурился, – прибавила она, уточняя свою мысль. – Я хочу сказать… Ведь Максим был ему как брат!
– Мило всего шесть лет. Для него понятие смерти слишком абстрактно. Ты ведь слышала: он даже не знал, что такое быть мертвым, умереть! Нужно время, чтобы он осмыслил исчезновение Максима из его жизни. Он пока не может оплакивать то, чего не понимает.
Летиция взглянула на Давида с восхищением и нежностью.
– Мне иногда кажется, что ты окончил психологический факультет… Когда ты рядом, все становится так просто, – прибавила она, обнимая его. – Не знаю, что бы я без тебя делала.
Они вышли из дома, тесно прижавшись друг к другу. Через несколько секунд они уже звонили в дверь семьи Женьо.
Летиция невольно подумала, что в последний раз, когда она нажимала кнопку этого звонка, Максим был жив. Теперь, стоя на крыльце друзей, там же, где и вчера, когда все произошло, она ощутила тошноту, и все внутри у нее перевернулось.
Дверь открыл Сильвэн.
– Господи… – прошептала она, увидев лицо друга, искаженное неизбывной мукой.
Лицо Сильвэна за ночь постарело лет на десять. Взгляд был пристальным и жестким, челюсти, казалось, судорожно сжались навсегда. Землистое лицо и двухдневная щетина сделали его почти неузнаваемым.
Увидев их на пороге, Сильвэн застыл. Он с мрачным видом покосился на них, не сделав ни малейшей попытки пригласить в дом.
Летиция не сразу поняла, что их присутствие вызвало тягостную неловкость. Потрясенная, она бросилась на шею Сильвэну, дав волю чувствам. Он стоял неподвижно, потом взял ее за руки и отстранил, словно объятие старой подруги было ему неприятно. А Летицию захлестнуло щемящее чувство сострадания. Прошло несколько долгих секунд, и только потом ее смутили ледяное спокойствие Сильвэна и его отстраненность. Она отшатнулась, отступила на два шага и удивленно на него уставилась.
– Привет, старина, – пробормотал Давид. – Мы… мы пришли взглянуть, как вы тут…
– Плохо, – отозвался Сильвэн, бросив на Летицию горестный взгляд.
– Тифэн дома? – спросила она, на этот раз ясно почувствовав, что что-то пошло не так.
Что-то, что не имело отношения к смерти Максима.
Сильвэн оставил ее вопрос без внимания и обратился к Давиду:
– Нам пока что надо немного побыть одним. Извини.
И, ничего не прибавив, закрыл дверь.
Глава 17
Давид и Летиция долго стояли перед закрытой дверью, не двигаясь и ничего не говоря, настолько их чувства оказались скованы непониманием и болью. Потом Летиция медленно обернулась к Давиду и посмотрела на него опустошенным бедой взглядом.
– Что происходит? – пробормотала она, всхлипнув. – Почему… почему они не хотят нас видеть?
– Пойдем, надо вернуться, – прошептал Давид, обняв ее за плечи.
Вернуться… Невероятно! Сердце Летиции разрывалось от одной мысли о том, что надо повернуть назад, снова вернуться туда, где она со вчерашнего дня металась, не находя себе места, потому что там, дома, она чувствовала себя ненужной, жалость и мука переполняли ее. Ей надо было двигаться, что-то делать. Быть там, с друзьями. По-настоящему. Говорить, слушать, мешать свои слезы с их слезами, бодрствовать с ними и пытаться, насколько возможно, облегчить им эту голгофу. Все взять на себя. Найти слова, которые хранятся в самом сердце, в самой глубине, в потаенных уголках собственных бед и страданий. Как в игре в прятки, когда водящий отсчитывает время, а потом вдруг раздается «Я иду искать!», и словно обезболивающая мазь, хотя бы на короткий миг, ложится на чудовищную рану.
