Под конец недели она прекратила эти попытки, абсурдные и напрасные. И тогда ее ночи сделались бесцветными и превратились в прозрачную белесую пелену. Она лежала, вытянувшись в полумраке, широко открыв глаза, не говоря ни слова, и проваливалась в сон, но всего на несколько часов. А потом снова надо будет встать, заставить себя позавтракать и пойти на работу.
Может быть, это чувство вины заставляло ее каждый день навещать соседей, пролезая сквозь дырку в заборе, перед тем к пойти за Мило в школу? Было ясно, что после трагедии и странной реакции Тифэн их дружба не клеилась. Конечно, Летиция сразу же отнесла обвинения подруги на счет помутнения рассудка от горя… И тем не менее! От этой несправедливости в душе остался осадок недоверия, и Летиция смутно чувствовала, что именно недоверие и разрушило между ними что-то очень важное. Полное отторжение Тифэн сразу после события оскорбило ее: ведь ей тоже было больно. Все это вместе только сделало положение Летиции совсем скверным.
Обвиняя ее в самом худшем, Тифэн отняла у нее право на достойный траур.
Хотя тяжесть происшедшего и можно было поместить на чашу весов как смягчающее обстоятельство, в душе Летиции осталась смутная горечь.
Может быть, именно поэтому их ежедневные встречи стали теперь гораздо короче: не больше получаса, ровно столько времени, сколько надо, чтобы узнать новости, спросить о самочувствии и поинтересоваться, не нужно ли им чего. Они планировали свой день так, чтобы обязательно зайти к соседям. От разговоров о Максиме Летиция воздерживалась. Она вычитала в интернете, что траур по ребенку процесс сам по себе долгий и мучительный, можно и не соблюдать, если всеми силами сохранять в глубине души память о маленьком усопшем и скорбеть о нем молча. Если же пытаться зализывать душевные раны, не принимая причины несчастья, то это может оказаться пагубным. Она быстро поняла, что единственное, что сейчас удерживает ее друзей от пропасти небытия, где жизнь лишена всякой цели, – это воспоминания о сыне. Лишать их этого было бы преступлением.
Тифэн и Сильвэн принимали ее визиты без особой радости, но и без недавнего отторжения, воспринимая их когда как целительную обязанность, когда – как неизбежное зло. Для них это не было ни вопросом борьбы, ни вопросом перевернутой страницы жизни. Силы идти вперед им давала только боль, и они брели, шатаясь, ощупью продвигаясь к несуществующему будущему. Как же им было больно чувствовать эту пустоту утраты, выносить эту муку, это страшное испытание родительской любви… Теперь единственным смыслом жизни для них стало страдание.
Летиция все это понимала инстинктивно. Она часто передавала им слова сочувствия от соседей, от случайно встреченных знакомых, от учителей и родителей одноклассников Максима. Дети рассказывали свои школьные новости, чтобы она пересказала все им. Ей казалось очень важным дать понять Тифэн и Сильвэну, что о них не забыли, а главное – что не забыли Максима.
Всякий раз, когда она приходила к ним, ее, как плетью, хлестало давящее молчание, царившее в доме. И еще их странная манера разговаривать шепотом, словно они боялись кого-то разбудить. Поначалу Летиция старалась тоже говорить тихо, ходить на цыпочках и двигаться с мучительной осторожностью, во‐первых, в знак уважения, а во‐вторых, чтобы не нарушить сложившийся порядок вещей.
Но достаточно быстро она почувствовала, что никому здесь не нужна.
Ее ежедневные визиты превратились в ритуал, от которого она старалась не отступать, хотя день ото дня в ней росло желание избавиться от этой мрачной подавленности. Когда она выходила от них с тяжелым сердцем, совсем упав духом, ей требовался сумасшедший запас энергии, чтобы спокойно встретить приближающийся вечер и не заразить этой депрессией Мило. У Летиции представления о дружбе всегда были возвышенными, и ей казалось, что истинную цену дружбы можно измерить только в беде. И она сама назначила себе миссию: помочь им преодолеть этот подъем, сколько бы времени на это ни понадобилось. Но шли дни, и она все чаще стала задавать себе вопрос: а не вышло ли так, что она добилась противоположного результата? И не они ли теперь непоправимо тянут ее вниз?
Давид тоже наносил им визиты время от времени, гораздо реже, чем жена, поскольку был связан расписанием работы. Чаще всего он навещал их по выходным, а по будням поздно возвращался и очень уставал.
Вскоре Летиция поняла, что им не следует приходить вместе. Когда их навещал Давид, она давала себе передышку, пообещав, что придет завтра. Сначала она думала, что это просто распределение нагрузки, смена вахты, а потом со стыдом почувствовала, что встречи с друзьями перестали доставлять ей удовольствие. Эту мысль она не могла, не должна была допускать.
Удовольствие? Летиция вздрогнула: она только что воскресила в памяти представление об удовольствии…
И действительно, жизнь семьи Брюнель пошла своим чередом. А вместе с ней вернулись желания, напряжение спало, они по-прежнему болтали, улыбались и даже громко смеялись, сразу же смущенно и виновато замолкая.
А самое главное – у них был Мило.
Мальчуган неистово заявлял о своей беззаботности, на которую имел полное право, о непринужденности и легкости существования, которыми пользовался вовсю. Словно наперекор окружавшей его атмосфере сокрушения и угрызений совести, он щедро выплескивал свою неуемную энергию. Чаще всего это случалось, когда он приходил домой из школы, но особенно часто – и Летиция это сразу заметила, – когда выходил играть в сад. Он прыгал, орал, хохотал во все горло, и было ясно, что это послание предназначалось Тифэн и Сильвэну. Он как бы говорил им: «Я здесь! Я живой!»
– Мило! – сделала ему выговор Летиция в первый раз, как только заметила его проделки. – Вернись домой!
– Почему? Погода хорошая!
– Вернись, говорю тебе!
Надувшись, мальчуган прошел мимо матери, не удостоив ее даже взгляда, и поднялся к себе наверх.
– Ты куда? – уже мягче спросила Летиция.
– Играть с Максимом.
Максим. Новая игрушка Мило. Плюшевое наваждение, занявшее в мире ребенка слишком большое место. Этот Мишка давал ему возможность раз по пятьдесят на дню повторять имя, окруженное ореолом запретности.
«Я пошел играть с Максимом».
«Где Максим?»
«Я хочу баиньки вместе с Максимом».
«А можно, я пойду с Максимом в школу?»
«Максим сегодня был непослушный».
Максим. Максим. Максим. Однажды Летиция не выдержала и взяла быка за рога:
– Нам надо поговорить. Наедине, – сказала она, поставив его перед собой.
Мило очень серьезно на нее взглянул. Она пошла напрямую к цели:
– Нельзя называть Максимом игрушку.
– Почему?
– Потому что Максим – не игрушка. Максим был маленьким мальчиком, как ты, и твоим лучшим другом. Он был сыном Тифэн и Сильвэна. И самое главное: Максим погиб. И всякий раз, когда ты произносишь его имя, ты напоминаешь нам, что его нет и что нам его очень не хватает.
