То, что Байрон отправил свою самую красивую и женственную ассистентку помогать ей выбирать платье, вгоняло Хейзел в отчаянную панику. Кроме того, она не знала, какой ее хочет видеть сам Байрон. Она стала носить исключительно удобную бесформенную одежду, в которой ходили все сотрудники Гоголя, и Байрон, кажется, это одобрял. Но костюмы Фиффани едва ли принадлежали их линейке. Хотел ли Байрон, чтобы она была похожа на Фиффани? Байрон говорил, что Фиффани, на его вкус, слишком неестественна и зациклена на внешности, но не хотел ли он, чтобы и Хейзел стала менее естественной? Может, он предпочел бы, чтобы платье, которое она выберет, сделало ее фиффаниобразной, а не хейзелообразной.
На примерке ей пришлось раздеться до белья и стоять в трусах, на которых осталось пятно от фруктового льда – она не ожидала, что придется раздеваться при людях. Потом ей сказали поднять руки и зажмуриться. Следующие несколько секунд, которые тянулись как минуты, она не могла дышать из-за слоев ткани (и хотя продавщицы старались разрядить обстановку, Хейзел только раздражала их глупая пародия на гребцов-викингов: одна кричала «раз-два», а другая «взяли», пока они пытались запихнуть ее в платье). Она держалась, пока дело не дошло до воздушного платья-лабиринта, все вырезы которого были схвачены прозрачным кружевом, так что ни голова, ни руки туда не пролезали – она рисковала навсегда в нем застрять.
Возможно, ей стало не по себе уже платья три назад, но внутри этого наряда ее тревожность прорвала плотину. Руки хаотично заметались в водопаде чудовищных оборок, и тут она, видимо, потеряла сознание. Очнувшись на полу, она обнаружила, что, пробиваясь наружу, продырявила корсет платья. Фиффани милостиво записала все произошедшее на видео, и теперь на повторе показывала его другим продавцам: те слышали, что что-то случилось, но только сейчас закончили с другими покупателями и пришли посмотреть сами. Все собравшиеся сгибались пополам от смеха каждый раз, когда верхняя половина Хейзел вываливалась из дыры посередине корсета.
– Рождение невесты, – шутили они.
– Если бы хирург пришел сделать платью кесарево, – во весь голос доказывала одна из продавщиц, как адвокат, выступающий с речью на суде, – он бы сделал надрез именно в этом месте. Это что-то да значит! – что именно оно значит, она не уточнила, и слава богу, потому что ничего хорошего ждать не приходилось. – Хотите посмотреть мой шрам от кесарева?
Хейзел не хотела. Вместо этого она сделала вид, что вот-вот снова отключится, и присела на табуретку.
Она оплатила с карты Байрона испорченное платье и еще одно, самое простое, цвета слоновой кости, на молнии сверху донизу – чтобы никаких натягиваний через голову – и с мягкой велюровой подкладкой.
– Выглядит… просторно, – сказала Фиффани. Хейзел кивнула, а Фиффани вздохнула и пояснила: – В смысле, ужасно.
Фиффани говорила покровительственным тоном, каким объясняют упрямому ребенку, как устроен мир, каким утомившаяся спорить мамаша в самых неприглядных подробностях поясняет, почему нельзя пустить в гостевую комнату несчастного человека, который спит под мостом.
– Лишнее пространство нам не нужно, мы же не трейлер выбираем.
К щекам Хейзел прилила кровь, но тут она заметила, что Фиффани смотрит сквозь нее – она обращалась за помощью к продавщице, которая стояла за ее спиной и слышала весь их разговор.
Хейзел повернулась. Оглядев платье, продавщица помрачнела. Как-то раз в зоопарке Хейзел вместе с другими посетителями наблюдала, как шимпанзе, которого прогнали товарищи, ест в углу собственные экскременты. У всех собравшихся тогда у вольера выражение лица было примерно такое, как сейчас у этой продавщицы.
– Эту модель невесты обычно не берут, – заметила она. – Она скорее для их мам. А чаще бабушек.
Фиффани кивнула.
– Скромный доход и проблемы со зрением, – сказала она, – вот о чем говорит это платье.
Но от одного взгляда на другие платья Хейзел бросало в жар и ладони покрывались потом. Безымянный палец свело от боли – кольцо сжималось, как тиски.
– Ой! – воскликнула Фиффани, – я вызову врача. С твоим телом что-то происходит.
В точку. Каждая клеточка Хейзел разваливалась на части. К счастью, ее кольцо уже вызвало медицинскую бригаду. Фиффани наткнулась на них на выходе из зала.
Хейзел завершала покупку платья уже с носилок, и продавщица проговаривала все особенности ухода так громко и отчетливо, как будто Хейзел оглохла, а не покрылась сыпью на нервной почве, и подносила бумаги так близко к лицу Хейзел, как будто та была при смерти. Они словно обсуждали детали ее завещания: впоследствии она не могла не видеть в этом знамение. Хейзел задала вопрос продавщице – шепотом, чтобы Фиффани не слышала, и женщина чуть заметно склонилась к ней из-за стойки – ровно настолько, насколько ей хотелось склоняться к раздувшейся от крапивницы Хейзел, чего было явно недостаточно.
– Извините, – сказала она, – мне все равно не слышно. Можете, пожалуйста, говорить погроме?
– Вы вошьете в платье карманы? – прошипела Хейзел, подняв голос. Будет удобно, если будет куда положить успокоительные на свадьбе.
Продавщица поджала губы.
– Мы сделаем, как вы пожелаете, – ответила она наконец. Она говорила самым извиняющимся тоном. Впрочем, нельзя сказать, что миссия по покупке платья не принесла плодов: через полгода Фиффани вышла замуж за врача скорой помощи. На свадьбу она надела то самое платье, которое порвала Хейзел, только размером поменьше. Коль скоро Фиффани решила обвенчаться в церкви для персонала на территории комплекса, Байрон все-таки пришел и даже один раз за всю церемонию оторвался от экрана и заговорил с Хейзел, как раз когда Фиффани шла к алтарю. «Она прекрасно выглядит, – сказал он ей, – согласна?» – и посмотрел на Фиффани так же восхищенно, как смотрел на Хейзел на интервью. Потом, как бы мимоходом и так обыденно, что Хейзел легко могла пропустить комментарий мимо ушей, добавил: «Отличное платье». Хейзел рада была бы не покраснеть, но ничего не могла поделать. Она не хотела оборачиваться к нему. Но обернулась; уже тогда, в первые месяцы семейной жизни, любопытство играло против нее. Байрон смотрел на нее, он ждал, когда их взгляды встретятся, а затем, конечно, не без намека, подмигнул. Естественно, Фиффани показала ему видео. Почему нет? Неожиданно это ранило ее сильнее, чем могла бы ранить реальная измена: Байрон и эта идеальная Фиффани сидят в его кабинете и высмеивают ее… Эта картинка причинила ей особенную боль.
Фиффани развелась две недели спустя. Хейзел не могла прогнать глупое предположение, что свадьба изначально затевалась как шоу. Что Фиффани просто хотела показаться Байрону в этом платье, заставить его пожалеть, что он женился на Хейзел, а не на ней.
Четыре бокала спустя Хейзел распласталась на коленях Ливера.
– Эта штука убьет меня, да? – она неопределенно показала на что-то в баре.
– Какая?
Она провела ногтем по его колену и изучила блестящий налет на подушечке пальца. Кажется, его штаны, как кожа выдры, выделяли маслянистый защитный секрет.
