В своем халате, с лицом безмятежным после приема обезболивающего, папа Хейзел, казалось, тоже одобрял насилие. Пытался ли он, смотря такие фильмы, доказать свою маскулинность или что-то в этом роде? Если так, она его не понимала. Не было похоже, чтобы Диана и Рокси жаловались на его активность в спальне.
Вместо того чтобы смотреть телевизор, Хейзел наблюдала за папой. Он был существом нового вида, Близким к Смерти, с которыми Хейзел раньше почти не общалась. Когда умирала мама, Хейзел намеренно от нее дистанцировалась: опасалась, что мать может от нее чего-то ожидать. Теперь же у нее возникла обратная проблема: Хейзел поняла, что сама ждет чего-то от своего отца, особенно учитывая тот факт, что в данный момент кроме него у нее никого не осталось. Наверное, она хотела с ним сблизиться. Когда уже начнутся слезливые ночные разговоры, и он раскается, что неправильно ее воспитывал, и попросит у нее прощения? Когда он наконец поэтично признается, что очень рад, что она у него есть и что, несмотря на неудачный брак и отсутствие работы, она освещает и превращает в праздник каждый его день? Когда он собирается передать ей бриллианты мудрости, собранные за почти полный жизненный срок? Хейзел всегда придерживалась геологического подхода к прозрению – если она чего-то не понимала, то только потому, что пока была новичком; ей просто нужно нарастить больше слоев опыта, чтобы придать смысл воспоминаниям и информации, которые у нее уже были, и найти ответы.
Может быть, все обретет большую значимость, когда он не сможет сам о себе заботиться? Возможно, для того чтобы заслужить хоть какую-то нежность или благодарность, ей нужно нарушить табу – мыть его, пере-одевать.
В какой-то момент что-то должно измениться, потому что иначе Байрон выиграет еще один спор. Хейзел нравилось думать, что природа достаточно мудра, хотя Байрон считал, природу скопищем несовершенств. Люди привыкли думать обо всем в природе как о естественном, а обо всем, что создано человеком, как о неестественном. «Природа неестественна, – сказал однажды Байрон. – Природа слаба. Смерть – это естественно, если вы ориентируетесь на природу. Зачем мне подписываться на систему, чей наилучший сценарий – деградация, приводящая к летальному исходу?»
Если Байрон увидит, как она ухаживает за своим отцом до самой его смерти и что этот опыт ничего не приносит, разве это не доказало бы его правоту? Он бы только сильнее убедился, что все человечное – проблема, которую нужно и дальше решать. Хейзел хотела, чтобы ее отец стал доказательством того, что традиционный жизненный цикл имеет неотъемлемую ценность. Мысль о том, что есть лазейка, что скоро технология сможет разорвать этот порочный круг и растянуть продолжительность жизни до бесконечности, выводила трагичность всех предыдущих смертей на новый уровень, в том числе трагичность смерти Филлис, ведь получалось, что один из рождественских вечеров Хейзел был испорчен совершенно зря. И это усиливало ощущение собственной неполноценности, которое тянуло под ложечкой, – если ей было трудно наслаждаться естественной продолжительностью жизни и считать ценным нынешний опыт, что она будет делать с вечностью?
Из-за постоянной байроновой слежки ей еще больше хотелось найти счастье, и это только затрудняло поиски. Каждый ее провал, в личной сфере и в любой другой, усугубится тем, что Байрон будет его свидетелем.
– Пап? На днях ты сказал, что можешь умереть в любой момент. То есть, конечно, мы все можем, но ты сказал, что это вполне вероятный исход для тебя лично. Что, я считаю, было преувеличением – еще одна причина отправиться в клинику Гоголя и проверить, как обстоят дела с раком. Но, допустим, ты прав. Конец может наступить через час. Почему ты хочешь провести последние минуты своей жизни за просмотром фильмов о войне?
Его лицо застыло, скривившись: на экране два солдата пытали вражеского военнопленного, чтобы выведать нужные сведения. Он не ответил.
Неподвижность ее отца, Ди и Рокси как будто была приемом из фильма ужасов. Что, если ее отец на самом деле только что умер и его душа вселилась в тело Ди? Что, если ей придется провести остаток жизни со своим отцом, дух которого поселился в теле сексуализированной женщины-манекена? Или что, если Ди была тайно одержима злым демоном – он дремал внутри нее, ожидая, когда его разбудит звук автоматных очередей, и этот фильм запустил процесс? Казалось, что, если Хейзел протянет руку над Дианой и положит два пальца на шею папе, чтобы проверить пульс, кукла может проснуться и цапнуть ее за запястье. Хейзел встала и медленно начала наклоняться над ним.
– Для катарсиса! – наконец рявкнул ее отец; Хейзел отскочила назад. С каждым его словом Диана слегка приподнималась и опускалась, качаясь на волнах бурлящего моря диафрагмы ее отца. – Я умираю от рака. Что ты хочешь, чтобы я смотрел, мультики с котятками? Я в окопе, Хейзел. Я в кроличьей норе, и меня вот-вот пристрелят. – Он указал рукой на телевизор. – Это мои люди. Что ты вообще здесь делаешь, почему сидишь без дела? Жила бы лучше свободной жизнью. В идеале, сама бы на нее зарабатывала. Возможно, ты скоро почувствуешь, что и от тебя смердит смертью. У смерти действительно есть запах. Она воняет. Думаешь, ты сможешь подцепить нового мужчину, если от тебя будет разить?
Хейзел велела себе быть объективной. Она не могла предугадать все плохое, что может с ней случиться, но это означало, что и хорошее может произойти с той же вероятностью. Она хотела увидеть – «но не для тебя, Байрон!», – тут же добавила она про себя – что будет с ее отцом. Если в умирании действительно не было ничего особенного, если в жизни не было ничего особенного, то, возможно, ее самовольный уход не имел бы никакого отношения к Байрону, и так она могла бы ему отомстить. Она бежала бы от чего-то большего, чем он, даже большего, чем человек, который знает все о ее жизни. Она бежала бы от того факта, что ничто в природе и ничто в мире технологий Байрона не может спасти ее от отчаяния.
Она зря беспокоилась, что Байрон отправит за ней наемных убийц. То, что он сделал, было гораздо лучше. Он в какой-то мере убедил ее нанести себе удар самой.
В тот вечер Ливера не оказалось в «Запятнанной розе».
– Вы его видели? – спросила она барменшу. Та оттягивала перед зеркалом щеку, держась за уголок рта – очевидно, высматривала что-то на слизистой.
Она покачала головой.
– Не видела. Причем весь вечер, никогда такого не случалось. Думаю, можно бояться самого худшего. Обычно он всегда здесь, и то, что сегодня его нет, значит, что он физически не смог прийти. И не в том смысле, что он набрался, скорее, его искалечили или убили. Я бы посоветовала обзванивать больницы, но сам он туда ни за что бы не обратился.
Хейзел сглотнула. Байрон не стал бы размениваться на мелочи, да?
– У вас есть машина, которой я могла бы воспользоваться?
Барменша убрала руки ото рта и повернулась, оглядывая Хейзел.
– Я бы разделила вопросы, – сказала она. – Машина у меня есть.
– Мы с ним переспали, – добавила Хейзел.
– И как это связано с моей машиной? – всполошилась женщина, что-то подозревая.
