– Никак. Я к тому, что я правда очень переживаю, – Хейзел помолчала. – Мой бывший узнал, что мы переспали, и я хотела бы проверить, все ли в порядке. Но живет он не близко. Думаю, я смогу вспомнить дорогу, но мне нужна машина.
Женщина подернула плечами и потянулась за ключом.
– Если тебя остановят в этой машине, ничего хорошего не жди. Меня не волнует, угонишь ты ее или нет. Зато будет волновать кое-кого другого, и я скажу тебе, как женщина женщине, ты вряд ли захочешь, чтобы эти борцы за справедливость висели у тебя на хвосте. В противном случае тебя ждет ад.
– Нет, – повторила Хейзел. Она решила сделать это слово своим новым автоматическим ответом, который ее мозг мог выдавать в неудобных ситуациях или если она прослушала вопрос. Социальное давление, казалось, подталкивало ее в другом направлении – нужно, чтобы она кивала и соглашалась со всем. Светилась робкой улыбкой, которую можно истолковать так, как удобно слушателю. Но, побывав замужем, Хейзел не знала худшего сочетания, чем неопределенность и согласие. Нужно знать всю историю во всех подробностях, только тогда ты владеешь ситуацией. Только так можно избежать брака со злым техническим гением, занимающимся научными проектами.
– Если найдешь его, будь добра, вызови скорую, а не вези его в больницу на машине, – сказала барменша. – Тканевая обшивка. У меня нет времени ее драить.
– Хорошо, – ответила Хейзел.
Автомобиль был старой модели, самой вместительной из класса легковушек. Езда напоминала то ли буксировку, то ли распахивание целины.
Она затормозила, и на крышу машины тут же что-то глухо шлепнулось. Хейзел вышла и обнаружила на крыше крупный ботинок из змеиной кожи.
Это Ливера? Она посмотрела на дерево, то же самое большое дерево, об которое они припарковались в прошлый раз, но не заметила хозяина ботинка. Она не могла вспомнить, носил ли Ливер обувь вообще. Но что, если там правда был он? Что могло загнать его на дерево?
Хейзел заметила, что бежит – сначала трусцой, а потом на всей скорости. Она годами не занималась физическими упражнениями – с Байроном у нее всегда было желание быть невидимой, а невидимость равнялась тишине. Не шевелись, чтобы тебя не заметили. Слейся со стеной.
От лачуги Ливера ничего не осталось. На ее месте стоял знак, объявляющий эту территорию собственностью «Гоголь Индастриз». О нарушителях будет доложено. Там была одна единственная камера, установленная на палке, крошечный шарик, который, судя по звуку, повернулся, чтобы сфокусироваться на ее лице. Камера сделал несколько снимков. Она не знала, бежать ли ей, разрыдаться или показать средний палец.
Она побежала.
Ей нужно было вернуться домой к папе; машину она могла оставить в нескольких кварталах отсюда с ключами внутри. Машина волновала ее меньше всего на свете.
Хейзел сразу отправилась на задний двор отцовского дома. Она была уверена, что там найдется еще один сейф, а в нем будет телефон, как будто она вовсе ничего не трогала. В эту игру Байрон мог играть вечно – она избавляется от сейфа каждый день до конца жизни, а наутро каждый раз находит новый.
Сейф отличался от предыдущего. Когда что-то в механизме щелкнуло и зажужжало и микрозамок открылся, внутри был тот же самый набор электроники. Но на гаджетах лежало ожерелье Ливера.
Видеозвонок от Байрона уже высветился на экране – тот ждал. Руки сложены на коленях, взгляд устремлен на ряд мониторов.
– Я все видела, – сказала Хейзел. – Ты арестовал Ливера или что? – Больше всего на свете Хейзел хотелось швырнуть смартфон о стену дома, чтобы изображение Байрона разбилось на тысячу осколков. – Это уже слишком. Отпусти его. – Она помолчала. – Я вернусь домой, как только узнаю, что с Ливером все хорошо, даже если мой папа не согласится на лечение. Ты доволен? Ты успешно договорился об обмене заложниками.
Побег из Центра не стоил страданий других людей.
– Как же я рад слышать, что ты возвращаешься! Мы все по тебе скучаем.
– Я вернусь, если увижу, что он в порядке.
Байрон сжал губы и протянул что-то вроде «хм-м».
– О ком ты говоришь?
Хейзел сглотнула.
– Ты ведь не приказал его убить, да?
Адамово яблоко Байрона радостно подпрыгнуло. Раньше она разглядывала его, похожее на мячик для пинг-понга, и думала, что крошечное сердце Байрона легко поместилось бы в нем полностью.
– Хейзел, кого «его»? Ты как будто говоришь о воображаемом друге. О ком-то, кого не существует. Знаешь, что получается, когда ты пытаешься найти в интернете кого-то воображаемого? Ты не находишь ничего. Вот ты существуешь, я могу это доказать, пробив тебя в сети. Там куча упоминаний. Ты отмечена на фотографиях как моя супруга.
Нижние отделы кишечника как будто наполнились ледяной, но вместе с тем расплавленной медью. Ощущение начало подниматься вверх, и ей захотелось вскрыть себе живот посередине, вынуть все органы и закопать их. Они кричали внутри нее, как младенцы, которых нужно запеленать.
– Я живу в другой реальности, не в твоей реальности интернета, – сказала Хейзел. Она говорила медленно, тихим голосом. Ее накачали безысходным отчаянием, как наркотой.
– Знаешь, это ведь многое говорит о мужчине, – продолжал Байрон. – Или, скорее, о человеке вообще. Если кто-то умирает и никто ничего об этом не знает… ты понимаешь, к чему я клоню. Но тебе не нужно волноваться об этом, Хейзел. Благодаря мне, ты существуешь. Но не останавливайся на достигнутом. Ты – неотъемлемая часть чего-то действительно грандиозного, над чем мы работали годами. Ты воплощаешь работу ценой в миллионы долларов, ты – это годы новаторских исследований. Ты важна. Я предлагаю тебе настоящее сотрудничество. Важнейшее место в моем наследии. Глупо дальше тратить время впустую. Возвращайся домой и подумай о том, чтобы взять с собой своего отца. Возможно, мы сможем спасти ему жизнь.
Если она отложит ответ, то разговор закончится быстрее, чем если она откажется.
– Мне нужно время, чтобы оплакать Ливера, – сказала Хейзел. – Очень жаль, знаешь ли, что его никогда не существовало.
Байрон вздохнул.
– Ну хорошо. Можешь потянуть резину еще немножко. Но прошу, не испытывай мое терпение. Ты можешь оплакивать его здесь сколько душе будет угодно. Я даже могу выдать тебе черную вуаль. Все, что захочешь, Хейзел. Я знаю, как поддержать.
Звонок прервался, и Хейзел обнаружила, что лежит на траве заднего двора и ползет к стеклянной двери на крыльце. Добравшись до нее, она прижалась лбом к стеклу и замерла в ожидании, как питомец, которого выпустили погулять.
Хейзел хотелось бы, чтобы у ее папы была собака или кошка, любое животное, которое могло бы ее утешить. Ее родители всегда были против домашних животных. «Живым существам, которые не носят нижнего белья, не место на моем диване, – говорила мама. – Кроме того, собаки не могут испытывать чувство вины. А если и могут, то недостаточно. Недостаточно для того, чтобы мне захотелось с ними общаться».
