Саму Хейзел удручало или даже, возможно, разочаровывало, что, хотя ее отец был смертельно болен, в целом она все еще не ценила его так, как должна была бы. Она пробовала смотреть телевизор на кровати вместе с ними, она надевала куклам маски для глаз, чтобы выглядело, будто они спят, умиротворенные и неподвижные. Но вместо того, чтобы умереть, ее отец как будто тоже превращался в куклу.
Но вот запах. У смерти и правда был запах. Хейзел оставляла окно спальни открытым, хотя чувствовала себя при этом более уязвимой. Логики в этом не было; оконное стекло не имело никакого значения для Байрона. К тому же он уже обосновался в ее сознании. Но ему было куда легче добраться до нее, когда комнату от улицы отделяла одна только занавеска. Она выглядывала из окна по меньшей мере раз десять на дню, опасаясь, что он каким-то образом незаметно для нее перевез весь ее дом на склад Центра. Она вздыхала с облечением каждый раз, когда, выглянув во двор, видела пальмы, а не бетонные стены бункера.
Хейзел решила пойти посмотреть телевизор в гостиной. Она нашла ситком об озабоченной матери-одиночке, которая каждую ночь организовывала тайные занятия йогой у себя в гостиной, когда ее дети ложились спать; все движения и позы, которым она обучала, были предназначены для того, чтобы делать куннилингус самой себе, так что в течение двух часов матери-одиночки пили красное вино, затем ложились на коврики и вылизывали свои промежности. Звуковым сопровождением служила медленная джазовая музыка, в которую время от времени врывался хор иступленных скрипок. «Слушайте», – сказала одна из женщин. Все они, тяжело дыша, развалились на матах после сеанса; их тонкие ноги переплелись, образовав гнездо из обтянутых спандексом и лайкрой веточек. «Очень здорово, что мы можем вот так вот себя трогать. Сильные и независимые и все такое. Но почему мы никогда не прикасаемся друг к другу? В смысле, мы ведь все здесь только для того, чтобы получить разрядку, верно? Почему мы занимаемся этим по отдельности?» Остальные женщины тихонько захихикали. «Но тогда это уже не йога получается. А оргия!» Теперь все засмеялись в голос. «Оргии на занятиях – это все-таки слишком», – сказала третья.
Когда их интимная жизнь стала увядать, Байрон установил кое-что для Хейзел в душе и в постели. «Тебе, кажется, все меньше нравится этот аспект нашего общения, – сказал он ей. – Ну хорошо. У меня уже давно есть эффективные способы довести самого себя до оргазма. Я бы хотел, чтобы и ты могла ими пользоваться. На физиологическом уровне ежедневный оргазм полезен для здоровья. Я вынужден настаивать на том, чтобы ты и в дальнейшем придерживалась моногамии, из социальных соображений. Мы, конечно, могли бы провести мониторинг потенциальных партнеров и принять меры предосторожности от болезней и беременности, но мы не сможем сохранить все в секрете, а обнародование такой информации серьезно навредит нашему имиджу в СМИ. Мы – очень счастливая пара и довольны друг другом. Вот кто мы для всех. В общем, я убедительно прошу тебя прикасаться к себе почаще и найти действенный способ получения разрядки. Это сведет к минимуму любое искушение разрушить наш с тобой союз. Я прекращу все физические проявления чувств к тебе, пока ты не попросишь меня об обратном». «Что ж, – подумала тогда Хейзел, – вот и все».
Она опробовала девайсы, и они оказались эффективными. Но… слишком эффективными? Они доводили дело до конца за считанные секунды, так что кульминация превращалась в какой-то рефлекс. После этого у нее возникало ощущение, что она посмотрела видео в ускоренном режиме, и ей нужно вернуться и пересмотреть его на нормальной скорости, чтобы разобраться, что произошло. Кроме того, она знала, что Байрон, скорее всего, отсматривал записи с камер наблюдения за то время, когда она пользовалась приборами. «Итак, когда ты трогаешь себя, – спросил он ее однажды вечером, – о чем ты думаешь?» Хейзел сглотнула и рассмеялась. «На самом деле, у меня нет времени думать с этими твоими штуками», – пошутила она, но, если бы она была честна, ей пришлось бы признаться, что она представляет, как занимается сексом со всеми, кого когда-либо видела, а Байрон стоит рядом и наблюдает за ними. Причем личное присутствие было ключевым моментом. Недостаточно, если он будет смотреть с экрана. Он должен полностью отвлечься от работы и просто стоять там, зная, что Хейзел и тот, с кем она трахается, тоже знают, что он там. Он не мог спрятаться.
Она забросила приборы, чтобы его позлить. Любой ее отказ делать что-то полезное для здоровья выводил его из себя, как и то, что она не пользовалась телефоном и другими девайсами.
Хейзел моргнула. Экран телевизора в гостиной только что окрасился в странный небесно-голубой цвет. Секунду назад она наблюдала, как женщина в укороченных леггинсах театрально поднимает зажатый межу пальцами ноги бокал с вином и, свернувшись кренделем, подносит его к рту, а потом, оставаясь в позе уттана падасана, пьет через экстравагантного вида соломинку. Теперь на экране не было ничего.
Хейзел встала, чтобы стукнуть по корпусу телевизора, как делал ее папа, когда она была маленькой. Она с ностальгией вспомнила о тех днях, когда люди от души колотили технику, если что-то не работало. Судя по тому, что говорил папа, он был на ее стороне. «Тупые мобилки! Люди носятся с ними так, будто это фарфоровые яйца, в которых находится зародыш младенца Иисуса». Теперь все старались уберечь гаджеты от повреждений, а не стукнуть их еще разок посильнее.
Некоторые из сражений ее отца с их старым телевизором обретали эпический размах. Он обращался с ним так, словно телик был бешеной коровой, ворвавшейся к ним гостиную.
«ХЕЙЗЕЛ» – внезапно высветилось на экране.
– Вот же блин, – сказала Хейзел.
«ХЕЙЗЕЛ, ТЫ ДОЛЖНА НАДЕТЬ ШЛЕМ. ЭТО СРОЧНО. ДАЙ НАМ ПРОВЕРИТЬ СОСТОЯНИЕ ТВОЕГО ПАПЫ. ЕГО НУЖНО ГОСПИТАЛИЗИРОВАТЬ. ПОЗВОЛЯТЬ ЕМУ МУЧИТЬСЯ ДАЛЬШЕ НЕГУМАННО».
– Телик, – обратилась к нему Хейзел, – передай Байрону, что мой папа умирает от рака. Гуманность как бы вне вопроса. Я понимаю, что мы можем сделать больше, чтобы облегчить его страдания. Но конечный исход, который, в моем понимании, мой папа сам для себя выбрал, то есть смерть, – в том смысле, что его тело разрушается против его воли и продолжит разрушаться до тех пор, пока он не уйдет, а если уйдет, то безвозвратно, – в этом смысле понятие гуманности неприменимо. Кроме того, можешь передать Байрону, что не ему говорить со мной о «гуманности»! К примеру, убить эксцентричного отступника, который в основном жил за счет земли и не совершал ничего противозаконного, пока я была с ним знакома, только из-за того, что я с ним переспала. Вот это негуманно. Напомни ему, что его компания разрабатывает футуристическое оружие и нарушает все права личности на частную жизнь – как те, которые созданы законом, так и те, которые обусловлены течением эволюции, например, неприкосновенность чужого головного мозга!
ЕСЛИ, – продолжал телевизор, – ТЫ ВИДИШЬ В ЭТОМ СМЫСЛ И ЧУВСТВУЕШЬ, ЧТО ТВОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ – БЫТЬ РЯДОМ С ОТЦОМ, КОГДА ЕГО УЕДИНЕННАЯ ЖИЗНЬ ПОДОЙДЕТ К КОНЦУ, НА ЧТО, КАЖЕТСЯ, УКАЗЫВАЮТ НЕКОТОРЫЕ ТВОИ ПОСЛЕДНИЕ МЫСЛИ, ТО ПОСТУПАЙ КАК ЗНАЕШЬ. НО КАК ТОЛЬКО ОН УМРЕТ, В ЧЕМ БУДЕТ ТВОЕ ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ? КОГДА ТВОЕГО ОТЦА НЕ СТАНЕТ, ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ. ТЫ МОЖЕШЬ НАЧАТЬ СЛЕДУЮЩУЮ ГЛАВУ, ЗНАЯ, ЧТО С ЧЕСТЬЮ ПРОВОДИЛА ЕГО ДО КОНЦА ПУТИ И У ТЕБЯ БОЛЬШЕ НЕТ НИКАКОЙ ЛИЧНОЙ ОТВЕСТВЕННОСТИ, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ ПОМЕШАТЬ ПОСВЯТИТЬ СЕБЯ ВЕЛИЧАЙШЕМУ МЕДИКО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОМУ ДОСТИЖЕНИЮ ВСЕХ ВРЕМЕН, НАД КОТОРЫМ ТЫ МОЖЕШЬ РАБОТАТЬ ВМЕСТЕ СО СВОИМ ВОЗЛЮБЛЕННЫМ СУПРУГОМ. ТВОРИТЬ ИСТОРИЮ – ЗАХВАТЫВАЮЩЕ! ДАВАЙ ЖЕ НАЧНЕМ НАШЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ! КРОМЕ ТОГО, ЭТО ПОМОЖЕТ НЕ СЛИШКОМ ПЕЧАЛИТЬСЯ О СМЕРТИ ТВОЕГО ОТЦА, ПОТОМУ ЧТО ОНА ОЗНАМЕНУЕТ НАЧАЛО НОВОГО РАССВЕТА В ОБЛАСТИ НЕВРОЛОГИЧЕСКИХ МОДИФИКАЦИЙ. ЕГО СМЕРТЬ СТАНЕТ ПОСЛЕДНЕЙ КОСТЯШКОЙ ДОМИНО, И ЕЕ ПАДЕНИЕ ПОЛОЖИТ КОНЕЦ УСТАРЕВШЕМУ МИРУ ЧАСТНЫХ МЫСЛЕЙ.
