— Юнксу! Стой, погоди! Ты чего удумал?! — попыталась остановить меня. — Ты знаешь, что Лунная Сова только спит и видит в сладких снах тот момент, когда сможет тебя убить!
— Плевать. Я не собираюсь никого убивать. Просто сделаю больно.
— Юнксу! Да погоди ты! Юнксу! Ты меня слышишь?!
Но, кажется, я уже ничего не слышал. Совсем ничего.
Эти ублюдки просто не могут оставить меня в покое. Достают даже через такие сраные мелочи, херососы. И если они решили попробовать меня на зуб, я эти сраные зубы им в затылки повбиваю.
А я уже стучался в дверь. Стучал по двери тихо, скромно, словно ребёнок стучится. Почему я был уверен, что он здесь? Да и вообще, это точно тот домик? Нет, плевать, как увижу, сразу пойму.
— Юнксу! Очнись! Ты слышишь меня?!
— Сгинь нахер.
— У тебя опять начинается!
— У меня ничего не начинается.
— Ты просто не…
В этот момент дверь открылась, и прямо передо мной оказался такой красивый пидорок, который на зоне отлично бы сошёл за бабу.
— Сюрприз, — прошипел я и, не дав тому даже опомниться, со всей дури дал ему быка прямо в рожу.
Послышался хруст, красавчик отшатнулся назад, но я не дал уйти в дом. Схватил за грудки и просто вышвырнул на улицу, заставив кубарем прокатиться по земле.
Встал на четвереньки и тут же получил под дых, откатившись.
— Где смелость, ублюдок? — прохрипел я не своим голосом. — Дружки очко пробкой не закрывают, и уже весь дух вышел?
— Я тебя уро…
Он не договорил — моя нога не дала ему этого сделать, когда захлопнула ему челюсть на полуслове. И я… набросился на него.
Мне было тошно от него, от его рожи.
От этого места.
От всех людей, что меня окружали.
У меня не было нелюбимых людей — я всех ненавидел одинаково сильно. И этот мудила был одним из тех, кто мне делал плохо и больно. Боль лечат — мудаков убивают.
Где-то на границе сознания таяли крики, на самых дальних подступах виднелись тени, которые не несли мне ничего, кроме злобы и опасности. Они кружили в хороводе, готовые напасть, вгрызться в меня, словно тьма. И если они так хотят разобраться со мной, то пусть выстраиваются в очередь после того, как я закончу с этим.
Этим.
Он улыбался, он смеялся всем в лицо, и я сломал его лицо. Теперь он не смеётся. Лишь улыбается, и я уже оседлал его и теперь ломал его красивое, нежное и нетронутое горем лицо, чтобы даже улыбки оно никогда не выдавило.
Он смеялся надо мной, ему было смешно. Он считал, что лучше меня. Но он даже не знает, через что я прошёл, чтобы убить его. Он никогда не терял дорогих ему людей, он не боролся за свою жизнь, не пытался выбраться из дерьма, которое тебя окружает и топит — нет, он пришёл и решил взять то, что ему не принадлежит. Решил, что весь мир у его ног.
Я выбивал из него это чувство вседозволенности. Я вырву его рёбра, я выгрызу ему шею и выдавлю глаза.
И я ломал его прекрасное представление о мире кулаками, сбивая их в кровь. Я должен сломать что-то прекрасное, чтобы почувствовать себя лучше. Когда от его лица ничего не останется, я буду чувствовать себя лучше, а сейчас он должен был сдохнуть. А потом я примусь за других, примусь за других, за всех, кто меня окружает.
Они все хотят мне зла. Я должен убить их, я должен защитить себя. Я должен их всех сломать. Я просто хочу жить своей жизнью. У меня больше нечего забирать, и я убью их всех. Я… я…
Я потерял связь с реальностью.
Я замер.
Я остыл, моему сердцу холодно.
Я хороший. Я правильно сделал и наказал его.
Я…
— Сделал то, что должен был, — это был не мой голос, но он читал мои мысли.
Да. Сделал. Я победил, а он плачет. Он плачет, но слёзы теряются в крови и мясе, оставшемся от его лица. Он больше не сделает никому плохо, он будет бояться. Ему больно и страшно, я победил. Мать гордилась бы мной, ведь я защитил тех, кто слабее.
— Она бы не гордилась мной.
Почему? Ведь я защитил слабого от сильного и плохого.
— Она умерла, — пробормотал я, глядя на лицо человека. Мне было неожиданно плевать.
— И она всё равно рядом, ты поступил хорошо, слышишь? Ты просто защищал слабого, кто доверился тебе. Отпусти его. Его боль не сделает тебе больше легче. Давай же, — такой мягкий голос. Наверное, такой должен был быть у матери.
— Откуда тебе знать?
— Я знаю.
Я поднял взгляд и увидел, как вокруг толпятся теней шесть или семь. Они стали проявляться, жалкие, не способные справиться с собственным страхом, люди.
— Они не причинят тебе зла, — девушка стояла передо мной, как ангел, единственная, другая. Светящаяся во тьме. — У тебя пилюли в кармане.
Какие пилюли? Что за пилюли? Колёса? У меня?
Я вытащил две серо-зелёных капсулы.
— Засунь ему в рот. Давай же… — она осторожно взяла мою руку, прохладная, как зимняя стужа, и повернула ладонь вбок, чтобы те скатились ему в рот. — А теперь идём. Я провожу тебя домой.
— Домой? — удивлённо спросил я.
— Идём, — она протянула мне руку, словно ребёнку, и повела меня через какую-то деревню домой.
— Кушать хочу.
— Мы покушаем, идём, — ласково ответила она. — Идём, не бойся.
— Меня трясёт…
— Скоро перестанет, дорогой, скоро перестанет, — ворковала она, ведя меня через деревню.
— Руки болят…
Я осторожно вытянул из её ладони свою кисть и посмотрел на костяшки. Разбитые, все в крови, и опухшие, словно под кожу вшили несколько шариков. Мягкие, под ними чувствовалась кровь. Я нажал сильнее и… почувствовал, как они будто лопнули, и кровь разошлась куда-то в пальцы. Которые на попытку подвигаться ими отзывались болью.
— Больно.
— Скоро пройдёт.
— Откуда тебе знать, ты призрак, небось никогда не дралась… — буркнул я.
— Юнксу?
— А? Чё?
— Ты… помнишь моё имя?
— А ты забыла уже его, Люнь? — хмыкнул я.
Она выдохнула, хотя зачем призраку дышать?
— Надо идти, позади тебя на крыше домика стоит та самая Лунная Сова, которая тебе желает смерти.
— Тогда пусть спустится, я ей жопу порву во всех смыслах! — прорычал я.
— Юнксу, Юнксу, дорогой, — схватила Люнь меня за щёки, не давая обернуться. — У тебя опять приступ был, понимаешь? Нам надо уходить.
— Чего? В смысле?
— Идём, идём. Я тебе по дороге скажу, давай, — она была удивительно дружелюбной, даже немного подозрительно.
