Мне приходится заставлять себя отвести взгляд от его лица, но когда я замечаю бутерброды с арахисовым маслом и желе, которые он приготовил, мой желудок сводит судорогой от счастья. Я ерзаю на койке, пока не сажусь ровнее, снимаю куртку и тут же набрасываюсь на еду. В конце концов, мои отношения с едой гораздо менее сложные, чем с Йеном Флойдом, и я теряю себя в прямолинейном, успокаивающем акте жевания на… на долгое время, вероятно.
Когда я проглатываю последний кусочек, я вспоминаю, что я не одна, и замечаю, что он смотрит на меня с забавным выражением лица.
— Прости. — Мои щеки потеплели. Я смахиваю крошки со своей термофутболки и слизываю немного джема с уголка рта. — Я фанат арахисового масла.
— Я знаю.
Правда? — Правда?
— Разве твой выпускной торт не был просто гигантской чашкой Reese's?
Я прикусила внутреннюю сторону щеки, ошеломленная. Это был торт, который Мара и Сэди подарили мне после защиты диссертации. Им надоело, что я слизываю глазурь и начинку из арахисового масла с листовых тортов из Costco, которые они обычно покупали, и они просто заказали мне гигантскую чашку. Но я не помню, чтобы когда — нибудь рассказывала об этом Йену. Я почти не думаю об этом, честно говоря. Я вспоминаю об этом, только когда захожу в свой едва используемый Instagram, потому что фотография, на которой мы втроем копаемся в пироге, — последнее, что я когда — либо публиковала…
— Тебе нужно отдохнуть, пока есть возможность, — говорит мне Йен. — Шторм должен утихнуть к раннему утру завтрашнего дня, и мы отплывем. Мне понадобится твоя помощь в этой дерьмовой видимости.
— Хорошо, — соглашаюсь я. — Да. Но я все еще не понимаю, как ты можешь быть здесь один, если…
— Я пойду проверю, все ли в порядке. Вернусь через минуту. — Он исчезает прежде, чем я успеваю спросить, что именно ему нужно проверить. И он не возвращается через минуту — или даже раньше, чем я откидываюсь на спинку койки, решаю отдохнуть хотя бы пару минут и засыпаю, мертвая для всего мира.
Лай ветра и ритмичное покачивание лодки пробуждают меня, но не дает заснуть только холод.
Я оглядываюсь вокруг в голубом свете аварийной лампы и обнаруживаю, что Йен в нескольких футах от меня спит на другой койке. Она слишком короткая и едва достаточно широкая, чтобы вместить его, но он, похоже, справляется. Его руки аккуратно сложены на животе, а одеяло наброшено на ноги, что говорит мне о том, что в каюте, вероятно, не так холодно, как мне сейчас кажется.
Не то чтобы это имело значение: как будто часы, проведенные снаружи, просочились в мои кости, чтобы продолжать леденить меня изнутри. Я пытаюсь спрятаться под одеялом на несколько минут, но дрожь только усиливается. Возможно, достаточно сильная, чтобы сместить какие — то важные мозговые пути, потому что, сама не зная почему, я вылезаю из койки, наматываю на себя одеяло и хромаю по покатому полу в сторону Йена.
Когда я ложусь рядом с ним, он моргает, ошарашенный и слегка испуганный. И все же его первая реакция — не бросить меня в море, а отодвинуть к переборке, чтобы освободить для меня место.
Он гораздо лучший человек, чем я когда — либо буду.
— Ханна?
— Я просто… — Мои зубы стучат. Опять. — Я не могу согреться.
Он не колеблется. Или, может быть, колеблется, но всего лишь долю секунды. Он разжимает руки и притягивает меня к своей груди, и… Я помещаюсь в них так идеально, как будто там всегда было готово место для меня. Место пятилетней давности, знакомое и уютное. Вкусный, теплый уголок, пахнущий мылом и сном, веснушками и бледной, потной кожей.
От этого мне снова хочется плакать. Или смеяться. Я не помню, когда в последний раз чувствовала себя такой хрупкой и растерянной.
— Йен?
— Хм? — Его голос грубый, грудной. Так он звучит, когда просыпается. Так бы он звучал на следующее утро, если бы я согласилась пойти с ним на ужин.
— Как долго ты был на Шпицбергене?
Он вздыхает, теплый пушок ложится на макушку моих волос. Должно быть, я застаю его врасплох, потому что на этот раз он отвечает на вопрос. — Шесть дней.
Шесть дней. Это один день до моего приезда. — Почему?
— Отпуск. — Он гладит мою голову подбородком.
— Отпуск, — повторяю я. Его тепло мягкое под моими губами.
— Да. У меня было, — он зевает, прижимаясь к моей коже, — много свободного времени.
— И ты решил провести его в Норвегии?
— Почему ты так недоверчиво говоришь? Норвегия — хорошее место. Там есть фьорды, лыжные курорты и музеи.
Вот только он не там. Не на горнолыжном курорте, и уж точно не в музее. — Йен. — Это так интимно, произносить его имя так близко к нему. Вжиматься в его грудь, когда мои пальцы впиваются в его рубашку. — Как ты узнал?
— Узнал что?
— Что мой проект будет таким дерьмом. Что я… Что я не смогу закончить свой проект. — Я сейчас снова начну плакать. Возможно. Возможно. — Было ли это… было ли это так очевидно? Неужели я просто огромный некомпетентный мудак, который решил сделать все, что она хотела, несмотря на то, что все остальные говорили ей, что она собирается…
— Нет, нет, шшш. — Его руки крепко обхватывают меня, и я понимаю, что на самом деле я плачу. — Ты не сволочь, Ханна. И ты совсем не некомпетентна.
— Но ты наложил на меня вето, потому что я…
— Из — за внутренней опасности такого проекта, как твой. В течение последних нескольких месяцев я пытался остановить этот проект десятью различными способами. Личные встречи, электронные письма, обращения — я испробовал все. И даже те люди, которые согласились со мной, что это слишком опасно, не вмешались, чтобы предотвратить это. Так что нет, это не ты мудак, Ханна. Это они.
— Что? — Я приподнимаюсь на локте, чтобы выдержать его взгляд. Ночь синяя, как смола. — Почему?
— Потому что это великий проект. Он абсолютно гениален, и у него есть потенциал для революции в будущих космических исследованиях. Высокий риск, высокая награда. — Его пальцы убирают прядь за мое ухо, затем проводят по моим волосам. — Слишком высокий риск.
— Но Мерел сказал, что…
— Мерел — гребаный идиот.
Мои глаза расширяются. Тон Йена раздраженный и яростный, и это совсем не то, чего я ожидала от его обычно спокойного, отстраненного характера. — Ну, доктор Мерел имеет докторскую степень в Оксфорде и, как я полагаю, является членом MENSA, так что…
— Он идиот. — Я не должна смеяться или прижиматься еще ближе к Йену, но я не могу удержаться. — Он тоже был в АМАСЕ, когда я был здесь. Во время моей второй экспедиции было две серьезные травмы, и обе произошли потому, что он подталкивал ученых к завершению полевых работ, когда условия не были оптимальными.
— Подожди, серьезно? — Он отрывисто кивает. — Почему он до сих пор работает в НАСА?
