– Что случилось? – спросила Бренда, пораженная расстроенным видом Элиз, всегда такой спокойной и невозмутимой. Анни молча протянула Бренде смятый листок бумаги.
– Ну и нахал! – возмутилась Бренда, прочитав послание Лэрри Кохрана. – Фотографирует тебя, продает фотографию в журнал, а затем присылает тебе свой сценарий на рецензию. Лично мне он не внушает доверия.
– Мне тоже, – вздохнула Элиз, отхлебнув из стакана мартини. – Вопрос в том, что мне теперь делать. Я не решилась обратиться в полицию.
Анни подалась вперед, облокотившись рукой о мягкий подлокотник кресла.
– Не надо торопить события, Элиз. Может быть, стоит позвонить ему? Я уверена, если ты с ним поговоришь, он будет вести себя благоразумно. – Она взяла стакан с «Сан-Пеллегрино» и держала его в руке. – В конце концов, такой разговор ничем не может тебе повредить.
Элиз с трудом сдержала раздражение. Прежде чем она успела возразить, вмешалась Бренда:
– Еще как может. Это его только раззадорит. – Бренда остановила проходящего мимо официанта и заказала диетическую «Коку», подумала про себя, что, раз она уже такая толстая, все ее диетические ухищрения не имеют никакого смысла.
– У меня на родине знают, как обращаться с шантажистами. Я могу позвонить дяде Нунцио. Он пришлет кого-нибудь, кто переломает этому типу ноги. – Заметив беспокойство на лице Элиз, Бренда ободряюще улыбнулась: – До него дойдет, не волнуйся.
Это все не то, с разочарованием подумала Элиз, чувствуя себя бесконечно одинокой. Мартини ей тоже не поможет. И, как всегда в минуты самых больших неудач, она вспомнила о дяде Бобе. «Я поеду к нему, – решила Элиз, и эта мысль принесла облегчение. – Он подскажет, что мне делать. А может быть, и сам этим займется».
– Лиззи, детка, как я рад тебя видеть. – Крошечный человечек поднялся ей навстречу. Он стоял очень прямо, но даже в таком положении в нем было меньше пяти футов роста. Быстрым, семенящим шагом он приблизился к ней. Элиз боялась, что когда-нибудь дядя Боб начнет угасать, как ее мать, и она будет свидетельницей начала долгого перехода от жизни к смерти, а когда его не станет, она останется совсем одна. Но, к счастью, он выглядел таким, как всегда: маленький, худенький, сморщенный и лысый. Ему уже было далеко за семьдесят, но, сколько Элиз его знала, он совсем не менялся.
Роберт Стэр Блужи был, возможно, самым богатым человеком в Соединенных Штатах, а может быть, и в мире. Его мать происходила из семьи Стэров из Питсбурга и оказалась единственной наследницей двух громадных империй – угольной и сталелитейной. Его отец, знаменитый Джек Блужи, был сыном бурильщика из Оклахомы, которому в свое время хватило ума закрепить за собой права на более чем восемьсот тысяч акров земли на юго-западе страны, буквально напичканной нефтью. На фоне его богатства даже солидное состояние Элиз казалось сущей мелочью.
В придачу к родительским деньгам Роберт унаследовал от отца проницательность и неуемную жажду жизни, а от матери – любовь к прекрасному. Если он и сожалел о том, что его внешние данные не соответствуют его финансовому положению, он никогда этого не показывал. В конце концов, Эндрю Карнеги, другой питсбургский миллиардер, был ростом всего в пять футов три дюйма. Это никоим образом не помешало его карьере. Боб Блужи давно понял простую истину: жизнь дается всего один раз – поэтому живи в свое удовольствие и постарайся по возможности делать добро другим.
Его возможности позволяли ему проводить этот принцип в жизнь с большим размахом. Он жертвовал огромные суммы на благотворительность – анонимно – и предавался веселью часто и помногу. На самом деле он не был дядей Элиз, приходясь ей каким-то дальним родственником. Но с их первой встречи, когда Элиз было лет семь или восемь, дядя Боб включил ее в сферу своих интересов. С тех пор она всегда могла обратиться к нему за советом, выплакаться на его плече, отметить с ним важное событие в жизни.
Он очень много сделал для нее. Он помог расторгнуть ее первый неудачный брак, он выдал ее замуж за Билла. Теперь помогал ей с разводом. Сменив трех жен, он стал большим специалистом в этих делах. Он никогда не осуждал Элиз, всегда радовался ее успехам. У него было много друзей, и он поддерживал прекрасные отношения со всеми бывшими женами. Сейчас он писал мемуары, которые озаглавил «Автобиография никого». В общем, он был славным, милым стариком.
«Как хорошо, что я снова вижу его», – подумала Элиз. Ей пришлось наклониться, чтобы подставить ему щеку для поцелуя, настоящего поцелуя, не какого-то светского чмоканья воздуха.
– Как мама? – спросил он. – В последний раз я видел Елену в прошлом месяце.
Элиз вздохнула.
– У мамы все по-прежнему. Сейчас я больше беспокоюсь о себе.
– Лиззи, у тебя был такой голос по телефону, и сейчас, извини, что я тебе это говорю, выглядишь ты ужасно. Садись, рассказывай.
Уже давно никто не звал ее Лиззи, даже мать. Так ее называли в детстве, это имя придумал для нее отец. Так приятно было снова услышать его. Элиз с наслаждением опустилась в глубокое, мягкое кресло.
Стены комнаты, которая служила дяде Бобу одновременно кабинетом и библиотекой, были почти сплошь заставлены шкафами, вмещавшими его прекрасную коллекцию книг, многие из которых он действительно прочел. Пространство, свободное от книг, занимали картины. Некоторые полотна представляли большую ценность. Над огромным камином в готическом стиле висел автопортрет Ван Гога. Напротив стола – «Женщина, читающая письмо» Вермеера. Лицо женщины на картине выражало глубокую озабоченность. Очень актуально, подумала Элиз, молча протянув дяде смятое письмо Лэрри Кохрана.
Он быстро пробежал письмо глазами и вопросительно посмотрел на Элиз:
– Что это, дорогая? И что это за «частица его самого», которую он тебе посылает? Что-то неприличное?
Элиз кивнула. При воспоминании о сценарии кровь отхлынула от ее лица. Ее вид встревожил дядю Боба.
– Я надеюсь, это не часть тела?
– Боже, конечно, нет. – Неожиданность вопроса привела ее в замешательство. – Нет, что ты. – Она вздрогнула от отвращения.
– Такое случается, – заметил дядя Боб. Тактично выдержав паузу, он прокашлялся. – Так что же он тебе прислал?
– Сценарий. – В определенном смысле это было даже хуже, чем отрезанное ухо или зуб. Это было требование – оскорбительное и унизительное для нее.
Но дядя Боб, судя по всему, не разделял ее негодования.
– И хороший сценарий?
– Не знаю. – Элиз сказала это резко, почти грубо. – Дядя Боб, дело ведь не в этом. Меня беспокоит угроза, скрытая в письме.
– Какая угроза?
– Ну, тон письма.
– Какой тон?
Нет, так дело не пойдет. Обычно дядя Боб понимал ее с полуслова. Он обладал необычайной интуицией. Элиз вздохнула. Она надеялась, что ей не придется объяснять все с самого начала, вспоминать все мерзкие детали. Но, видимо, этого не избежать.
