Хельмут кивнул. На самом деле сейчас говорить с другом о тактике и стратегии, о военных планах и сложных ходах ему не хотелось. Ему хотелось рассказать о девушке из деревни — единственной выжившей, единственной, кого он успел спасти. Но вряд ли это настолько важно.
— Значит, в той деревне никого не осталось? — словно прочитав его мысли, резко поднял голову Генрих. — Ты присел бы. Устал, наверное?
— Да не очень, — отозвался Хельмут, почувствовав, как радостно затрепетало сердце от такой заботы.
Он отодвинул стул из-за письменного стола и сел рядом с Генрихом. Тут же обнаружил, что даже не переобулся — его чёрные ботфорты были вымазаны серым пеплом, несколько пятнышек виднелось на коричневых шерстяных штанах… Ну да ничего, это подождёт. Наполнить себе горячую ванну он велит позже.
И свою серебристую фибулу он оставил на пепелище… Хельга, конечно, расстроится — сестра всегда пеклась о таких недешёвых вещах, следила за сохранностью каждой и часто велела их чистить. Но ведь она должна понимать, что фибула — это не самая страшная потеря на войне.
— Вообще… пришлось сражаться, — вздохнул Хельмут, вспоминая, как легко и даже изящно сталь входит в человеческое тело. — Но это длилось недолго.
— Вы кого-нибудь успели спасти?
— Да, одного человека. Девушку. Но она… Она за всё время сказала только одно слово — «простите». Когда уронила флягу, которую я ей подал. Бедняжку, кажется, пытались изнасиловать, да и вообще… На её глазах перебили её односельчан, сожгли почти все дома дотла. Я не удивлён, что она так себя ведёт.
— Ты же не оставил её там, надеюсь? — встревожился Генрих.
— О, конечно, нет, — округлил глаза Хельмут — так его ещё никогда не недооценивали! — Она пока у меня. — И он кивнул на стену, что отделяла его комнату от комнаты друга.
— Видимо, она очень хорошенькая… Раз она у тебя.
— Да как ты смеешь! — уже совершенно искренне возмутился барон Штольц, сжав пальцами подлокотники. — Я же сказал: её едва не изнасиловали. Ты думаешь, после такого я стал бы к ней приставать? Ты считаешь меня полным чудовищем, да?
— Прости, я не подумал, что сказал, правда, — сник Генрих.
— А насчёт хорошенькой… — Хельмут прищурился. — Она почти всё время закрывала лицо руками. Да и лицо у неё было в сажи и грязи. Думаю, сейчас лекарь даст ей успокаивающих настоек, потом служанки её отмоют, и тогда увидим. И заодно поговорим с ней. Вдруг она может знать что-то полезное?
Но девушка долго приходила в себя: полтора дня она попросту спала, напившись предложенных лекарями снадобий. О ней заботились две служанки барона Клауда, после её пробуждения они наконец-то вымыли и накормили её, но она всё равно никому ничего не сказала, несмотря на вопросы и воззвания. Разумеется, Хельмут не мог оставить её в своей комнате, видит Бог, там и так было тесно, поэтому поначалу она спала в покоях лекаря, а потом её переселили в крыло для прислуги.
Когда лекарь наконец сказал, что девушка вполне здорова, лишь сильно эмоционально потрясена, Хельмут решился зайти к ней. Он постучал, как того требовали приличия, но ему, разумеется, не ответили, и он тут же открыл дверь.
Комната с несколькими простыми кроватями, парой тумбочек и шкафов пустовала — день был в разгаре, и большинство слуг занимались своими делами. Лишь спасённая девушка сидела на одной из кроватей в самом углу. Но, увидев Хельмута, она вздрогнула, округлила глаза и задрожала, прижав колени к груди. Хельмут замер в проходе. Лекарь не предупреждал, что она теперь так реагирует на людей… Впрочем, удивляться особо нечему: скорее всего, она запомнила окровавленный меч и бешеный взгляд Хельмута, наверняка видела, как он убивал людей, вспарывая их глотки, пусть те люди и были её мучителями и убийцами её близких.
Но, окинув его внимательным взглядом, девушка успокоилась. Расслабилась, переползла на край кровати и села, свесив босые ноги. На ней была лишь белая нижняя сорочка с короткими рукавами; чёрные длинные волосы, расчёсанные служанками, спадали на плечи и чуть сгорбленную спину. В серых глазах девушки блестели слёзы, но она быстро вытерла их тыльной стороной ладони.
— Простите, — сказала она куда громче и чётче, чем тогда, в деревне.
— А ты ещё какие-нибудь слова знаешь? — Хельмут не выдержал и съязвил, хотя понимал, что это крайне неуместно. Он прошёл в глубь комнаты и застыл возле кровати, опершись о спинку изножья. — Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит? Тебя ранили?
— Нет, — слабо улыбнулась девушка. — Меня несколько раз ударили по лицу, но… — Она повернулась, чтобы он смог рассмотреть её правую щёку — на коже виднелся тонкий слой зеленоватой мази. — Лекарь сказал, что синяка не будет.
— Вот и хорошо. Я рад, что с тобой всё в порядке, — вполне искренне отозвался Хельмут. — Сейчас сюда зайдёт… наш командующий. Ты его не бойся, хорошо? Никого здесь не бойся. Мы не враги.
— Я знаю, — кивнула она. — Вы же меня спасли. Вы из Бьёльна?
— Как ты догадалась? — Не по гербам же на их сюрко, в конце концов. Вряд ли её, крестьянку, с детства натаскивали в геральдике.
— По говору. Говор не наш, не нолдский.
У неё, впрочем, тоже был необычный для уха Хельмута говор. Она чётко выделяла звук «о» там, где вопреки правилам правописания обычно произносился звук «а». И произношение звука «р» у неё было особое: если в Бьёльне на этом звуке обычно хрипло рычали, то в Нолде, как успел заметить Хельмут, его как бы проглатывали, будто картавя.
— И как я не понял сразу… — улыбнулся он. — Ну так вот, наш командующий задаст тебе несколько вопросов. Я понимаю, что это может быть неприятно, что ты не захочешь многое вспоминать… — Он и сам с радостью бы забыл и о той неудачной битве, и о резне в сожжённой деревне. — Но всё же вспомни. Это может быть важно.
— Ох, вряд ли я что-то полезное знаю, — вздохнула девушка. — Но вспомнить постараюсь.
Генрих зашёл буквально через минуту, когда за окном пробил полдень. День был пасмурным, серым, а тесноватую комнатку и без того окутал сумрак, из-за чего пришлось зажечь несколько свечей. Девушка набросила на свои чуть широковатые плечи тонкую шаль, явно стесняясь, что на ней была лишь нижняя сорочка, но её платье изорвали в клочья, а новых ей, видимо, пока не дали.
На появление Генриха она отреагировала спокойнее — лишь сильно сжала простыню побелевшими мозолистыми пальцами, но забиваться в угол и дрожать не стала, слава Богу. Генрих ей улыбнулся: может, окажись на её месте женщина познатнее, он бы поклонился, хотя как лорд имел права этого не делать. Девушка же не сразу догадалась встать и присесть в неумелом реверансе. И лишь тогда Хельмут обнаружил, что она была довольно высокой.
— Сядь, — разрешил Генрих и окинул взглядом комнату. Увидел возле изголовья кровати высокий стул (видимо, на нём сидел лекарь), направился было к нему, но Хельмут его опередил: как достойный вассал, он поставил стул возле кровати так, чтобы Генрих мог смотреть на девушку без помех. — Как тебя зовут? — поинтересовался лорд Штейнберг будничным тоном, опускаясь на стул.
