— Ты же пользуешься правом первой ночи, — вспомнил Хельмут — Генрих ему об этом как-то рассказывал.
— Не на постоянной основе. — Он разлил вино по бокалам с лёгкой улыбкой. — То есть я не забираю невесту с каждой крестьянской свадьбы, конечно. Так, пару раз… Недавно, например, был интересный случай. — Генрих поставил бутылку на столик, взял бокал и наконец-то уселся на край лежанки. — Я, кажется, не рассказывал… Это случилось буквально за пару седмиц до начала войны. В небольшом городке к востоку от Айсбурга играли свадьбу, я как раз проезжал мимо и решил заглянуть. Сам знаешь, простолюдины обычно воспринимают такие визиты как явный намёк на желание воспользоваться правом господина… — Он усмехнулся и сделал глоток. — Невеста всё время, что шёл пир, смотрела на меня не отрываясь, а когда мы ушли в спальню, сразу же кинулась в ноги и зарыдала. — Он отпил ещё. Хельмут слушал внимательно и с интересом: с ним такого не бывало, если он решал воспользоваться своим правом господина, то девушки в основном вели себя смирно. — В общем, выяснилось, что выдали её за нелюбимого. Это не такая уж и редкость, но невестушка была просто в отчаянии. Умоляла забрать её с собой в Айсбург и избавить от такой жизни. — Генрих снова усмехнулся, на этот раз с явной горечью. — Я, конечно, не мог этого сделать: и на моей репутации пятно, мол, девушку похитил и наложницей сделал… и ей самой только хуже. Но я пообещал ей подумать, и тогда она сама едва ли не накинулась на меня, едва ли не затолкала в кровать.
Хельмут не удержался и рассмеялся — громко, заливисто. Конечно, и у него были крестьянки, которых не приходилось принуждать и они с радостью прыгали в его постель, но чтоб до такого…
— Утром я уехал до того, как она проснулась, — продолжил Генрих. — Не знаю, что она сейчас обо мне думает, но, надеюсь, хотя бы та ночь ей и правда понравилась. Ты пей, кстати, не стесняйся. — И он кивнул на второй бокал, к которому никто так и не притронулся.
— Нет, я не хочу, — покачал головой Хельмут. — Не люблю вино.
— У меня есть виски, хотя он очень крепкий…
— Тем более! — округлил глаза он и отшатнулся. — Я вообще не люблю алкоголь, упаси, Господь!
Генрих, в свою очередь, тоже рассмеялся и наполнил свой бокал, оставив второй нетронутым — видимо, надеялся, что Хельмут всё-таки одумается. Но одумываться он не желал: алкоголь казался ему противным и невкусным, а ощущение хмеля попросту бесило.
— Ты так скоро лыка не будешь вязать, — заметил он, — а у нас, если сестра успеет побыстрее отправить схемы, завтра совет…
— Я не пьянею, — буркнул Генрих, будто это его до ужаса злило. — Хочу ли напиться, не хочу, хоть целый мех в себя вливаю — не получается. И похмелья тоже не бывает.
— Но, думаю, по печени оно всё равно бьёт, — усмехнулся Хельмут, приглядываясь: и правда, ни во взгляде, ни в мимике, ни в жестах друга не было ничего такого, что выдало бы в нём опьянение. — А отчего так, не знаешь?
Генрих пожал плечами.
— Как у тебя дела? — вдруг поинтересовался он. — Если честно… прости, но выглядишь усталым.
— Я в порядке, — улыбнулся Хельмут — эта забота его тронула. — Да, устал немного, и, знаешь… Скоро штурм этот проклятый, и кто знает, как всё пройдёт… После нашей первой неудачи я боюсь и второй.
— Я тоже, — кивнул Генрих, скрыв улыбку, и поставил бокал на столик. — Но это было уже так давно… ещё весной, а сейчас осень. Прошло несколько лун, мы за это время уже набрались опыта, учли все промахи, и у нас есть возможность исправить ошибки.
Хельмут прикрыл глаза. Ему казалось, что за эти несколько лун они ещё и повзрослели на пару лет. Он-то уж точно повзрослел. И тем вздорным мальчишкой быть перестал. Наверное. Время покажет.
— Ой, к слову… — Генрих вздрогнул и прижал ладонь ко лбу. — Я из-за наших разногласий забыл о твоих именинах!
— Да ничего…
Но друг снова наполнил свой бокал и пододвинул второй поближе к Хельмуту.
— Давай выпьем за тебя! Двадцать один год — это тебе не шутки, — заявил он, поднимая свой бокал. — Прими мои запоздалые поздравления, хоть именины у нас отмечать не особо принято, я желаю тебе счастья и удачи.
— Спасибо, — искренне улыбнулся Хельмут.
Генрих, не дожидаясь, когда он возьмёт бокал, залпом осушил свой до дна и даже не поморщился.
— Ну выпей хоть бокальчик! Тебе тревожно и даже страшно, а вино… Оно неплохо успокаивает.
— Тебя-то, может, и успокаивает, но я уже после половины бокала начну петь, — невесело усмехнулся Хельмут и посмотрел в пол. — Думаю, матерные крестьянские песни с ярко выраженным бьёльнским говором — это не то, что хотят слышать наши солдаты на ночь глядя.
Он верно подметил насчёт ночи: сквозь тонкую щель входного полотнища было видно, как темнеет вечернее небо, приобретая чёрно-синий оттенок, и как всё ярче загораются звёзды… В шатёр заполз прохладный ветерок, и Хельмут зябко повёл плечами, хотя на нём по-прежнему был тёплый плащ.
— Ну, может, это их развеселит, — возразил Генрих как-то отстранённо и слишком тихо. — Поднимет боевой дух. Да и тебе самому бы тоже не помешало…
— Не стоит, я просто… — Хельмут вздохнул и резко взглянул ему в глаза. — Просто всё-таки страшно, как ни крути. И всегда есть риск и погибнуть самому, и потерять тех, кого любишь. — Он снова поёжился, на этот раз уже не от ветра, и Генрих, заметив это, приобнял его за плечи. Хельмут сначала недоуменно взглянул на ладонь, лежащую на левом плече, а затем на самого друга, который, как всегда, был спокоен и сдержан. Однако в глазах его тоже плескалось волнение — Хельмут не мог этого не заметить. — Я ведь не хочу тебя потерять, ты же понимаешь? — Он ни капли не выпил, но внезапно начал нести какую-то чушь, достойную пьянчуги. Обнаружил вдруг вторую руку Генриха на своём колене и не раздумывая накрыл её ладонью, чуть погладив прохладную кожу. — Стоит, наверное, воспользоваться примером сестры и помолиться на ночь… — проронил он.
— Хорошая идея, — кивнул Генрих. — Тогда я тоже буду молиться, чтобы ты меня не потерял. И чтобы я тебя не потерял тоже.
Никто из них толком не понял, как шутки и весёлые разговоры вдруг сменились такой серьёзной, тревожной темой.
Они смотрели друг на друга невероятно долго, и их лица были просто до невозможности близко. Где-то снаружи кричали ночные птицы и трещали дрова в кострах, а здесь, в шатре, царила смертельная тишина. Хельмут даже не мог понять, чьё сердцебиение слышит отчётливее — своё или Генриха.
Левой рукой он продолжал поглаживать пальцы друга, лежащие на его колене, а правой вдруг зачем-то коснулся его бледной щеки, провёл пальцем по острой скуле, словно желал порезаться о неё, а Генрих тихо улыбался, и лишь ресницы его вздрагивали каждый раз, когда Хельмут касался его лица.
Потом Генрих крепче сжал его плечо и приблизил к себе сильнее — и в следующий момент Хельмут почувствовал, как их губы несмело соприкасаются.
