Внезапно и совершенно неожиданно противник ранил его в ногу — Хельмут даже не успел среагировать, когда воин внезапно пригнулся, прикрыв голову щитом, и нанёс рубящий удар по икре. Клинок задел незащищённую часть сзади и противно скрежетнул по поножу. Нога загорелась болью, Хельмут сжал зубы, пытаясь не заорать — не столько от боли, сколько от злости, — и бросился на врага, в сотни раз яростнее нанося удары и ухитряясь при этом уворачиваться от его выпадов. Ярость заставила его забыть о боли и всякой жалости.
Хельмут рубанул врага по плечу — один раз клинок столкнулся с доспехом, но на второй раз попал в просвет между наплечником и налокотником, и тусклая сталь с многочисленными вмятинами тут же оказалась окрашена алым. Из-за ранения противник опустил щит, и Хельмут без труда нанёс удар — лезвие меча удачно столкнулось с шеей, защищённой одним лишь воротником поддоспешника. Он почувствовал, как легко, почти без усилий меч пробил кожу и прорубил плоть. Прямо как ложка в густую кашу.
В щит со звоном вонзилась стрела, и Хельмут выругался.
Поначалу фарелльцы и правда теснили драффарийцев назад, к лесу, прочь от замка, но со временем ситуация начала меняться, и враг потихоньку отступал. Правда, в замке им уже не спрятаться — ворота разбиты, прикрываться нечем. Хельмут велел усилить натиск, подавая пример: одного из попавших под горячую руку противников он уложил точным ударом в бедро — клинок прошёл между низом кольчуги и набедренником, — другому отсёк сжимавшую фальшион кисть, третий оказался оглушён ударом щита по голове и рухнул под сабатоны и кованые сапоги драффарийской армии.
С копейщиками было совсем просто. Обычно копья давали солдатам, вышедшим из крестьян. Мечами с острием имели право пользоваться только рыцари, фальшионы и алебарды были у гвардейцев и опытных пехотинцев, а вот простые солдаты довольствовались лишь копьями, и крошить их в битве было слишком легко, Хельмут считал такие победы даже ниже своего достоинства. Но когда вражеские копейщики бросались на него, будто надоедливые муравьи, отбиваться приходилось усердно.
От одного удара фарелльский копейщик увернулся и даже попытался задеть Хельмута острием копья… Второй удар, более мощный, он пропустил — лезвие меча прочертило алую линию от шеи до плеча, обнажив ало-розовое, пульсирующее кровью мясо.
Мимо снова пролетела стрела, наконечник скрежетнул о шлем, отчего направление её полёта сбилось, и она упала, не долетев до живой цели, и хрустнула под сабатоном.
Разделавшись с очередным противником (пронзить его горло под шлемом острием клинка не составило труда), Хельмут понял, что устал. Битва была недолгой, но стремительной, не было ни времени, ни возможности толком вздохнуть: приходилось постоянно махать клинком и прикрываться щитом, отталкивать врагов локтями и коленями, пинать их ногами и валить наземь… Нужно было любой ценой пробиться внутрь, на это уходило много сил, а в бацинете со сплошным вытянутым забралом, помимо всего прочего, было ещё и тяжеловато дышать.
Фарелльцы отступали, их ряды редели: увернувшись от очередного копья, Хельмут прикончил его обладателя — рубанул по руке, а потом вонзил меч в верхнюю часть груди, — следом на него бросился воин с фальшионом, заточенный с одной стороны клинок скрежетнул по латному вороту, и Хельмут понял, что допустил одну из своих наиболее частых ошибок — подпустил противника слишком близко. Он начал отталкивать его, ударил ногой по коленям, а когда тот от боли чуть сгорбился — занёс меч и ударил по спине. Воин упал, а добивать его не было ни времени, ни смысла.
Ещё одному Хельмут прорубил бедро, но тот в ответ наградил его порезом на руке — лезвие его алебарды прошло под локтем, над наручем, и едва не перерубило до самой кости, лишь чудом воин не смог ударить с достаточной силой… Рука будто загорелась огнём, и Хельмут едва не выронил меч. Он ударил противника щитом по плечу, затем — по голове, хоть она была защищена шлемом. Воин покачнулся, и Хельмут, воспользовавшись этим, пронзил мечом его шею.
Наконец фарелльцы были окончательно разгромлены. Кто-то побежал, а оставшиеся держали оборону плохо, видимо, тоже вымотавшись изнурительной, стремительной битвой. Стрелы со стен уже почти не летели: Хельмут видел, как нескольких вражеских лучников сбило камнями, пущенными катапультой.
Строго говоря, бежать фарелльцам было некуда. Оставалось либо принимать смертельный бой и погибать, либо сдаваться в плен, потому что юго-восточные врата уже были определённо взяты, и внутри замка скрыться невозможно.
Хельмут вошёл в Лейт без особого трепета, вовсе не чувствуя себя завоевателем-победителем. Это был его долг — захватить врата, облегчив задачу тем, кто штурмовал врата центральные.
— Идите к главным воротам! — проорал он, приподняв забрало. Говорить тише было невозможно из-за нервного перенапряжения и по-прежнему царящего вокруг шума, криков, звона стали и скрежета.
Лейт был взят достаточно быстро, в основном благодаря тому, что план с юго-восточными воротами всё же сработал на славу: Хельмуту удалось войти в них раньше, чем отряды, штурмующие центральные ворота, понесли большие потери и прорвались внутрь слишком дорогой ценой.
Мысли о центральных воротах медленно переплавились в мысли о Генрихе. Надо сказать, что во время того кровавого месива, что вовлекло его в себя, Хельмут совсем забыл о нём. Но сейчас резко вспомнил и будто протрезвел или проснулся от долгого сна: усталость как рукой сняло, боль в ранах резко прошла, голова кружиться перестала, зато нервное напряжение увеличилось в разы — казалось, что голову сейчас разорвёт на части, а сердце выпрыгнет из груди, и даже доспехи не станут ему помехой.
Как он там? Жив ли вообще? А вдруг тяжело ранен? Хельмут набрал в грудь побольше воздуха, чтобы успокоиться и не думать о плохом. Правда, ему тут же захотелось броситься вслед за отрядом, что он послал к главным воротам, разыскать там Генриха, даже если он ещё не прорвался внутрь… Хотелось самому сломать эти ворота к чёрту одним ударом ноги, броситься навстречу штурмующим, прорвавшись сквозь толпу воинов — как сейчас он прорывался сквозь вражеские ряды, ощетинившиеся копьями и алебардами. Генрих где-то там, в большой опасности, в водовороте смерти, и Хельмут не мог думать об этом без боли в сердце.
Но он, естественно, никуда не побежал и не стал никого искать. Это было бы очень опрометчивым, неразумным поступком: пытаясь удостовериться, что жизни Генриха ничего не угрожает, Хельмут мог бы лишиться собственной жизни, и это было бы попросту смешно.
Глава 15
Военный лагерь из-под стен Лейта никуда не делся. Далеко не все смогли покинуть свои шатры и палатки и перебраться в отвоёванный замок: видит Бог, гостевое крыло и казармы не были бесконечными и могли вместить лишь ограниченное количество человек. Осень пока ещё не мучила холодами и дождями, хотя леса уже начали покрываться золотыми вуалями, а солнце с каждым днём всё раньше закатывалось за горизонт, не особо щедрясь на тепло и свет.
Хельмуту повезло не только поселиться в одной из комнат гостевого крыла, но и снова оказаться рядом с комнатой Генриха — их разделяла одна стена, толстая и холодная.
