— Всё ещё дерьмово, — кивнул Хельмут, массируя пальцами виски. — Тошнит и голова раскалывается. У тебя нет чего-нибудь?..
В дверь несмело, тихо постучали, и Генрих радостно встрепенулся.
— Сейчас будет, — бросил он.
Как и ожидалось, пришла Гвен — в руках её был небольшой глиняный кувшин, видимо, с настойкой.
— Опять она, — послышался сзади крайне недовольный голос Хельмута.
Гвен, до этого сдержанно улыбавшаяся, мигом поникла. Генрих же, бросив на друга укоризненный взгляд, приободряюще похлопал её по плечу и забрал кувшин.
— Спасибо, Гвен, — ласково улыбнулся он. — Настойка чистая, или надо разводить?
— Я всё развела, — сказала она, — можно сразу пить.
Тут же она сделала реверанс и быстро ушла — видимо, ей стало неуютно под тяжёлым взглядом Хельмута. Генрих закатил глаза. Он закрыл дверь и направился к столу, сжимая в руках гладкий кувшинчик, на коричневой поверхности которого был нарисован трогательный белый цветок. Хельмут продолжал дуться, при этом он то и дело прикладывал ладони к вискам или хватался за горло, пытаясь остановить рвотный позыв.
— Гвен тебе сделала отвар от похмелья, — покачал головой Генрих. Он никак не мог вспомнить, куда положил бокалы или хотя бы кружки. — За что ты с ней так?
Хельмут не отвечал. Видимо, стыдился признавать, что ревновал.
Генрих быстро осознал, что посуду с больной шеей найти не удастся, и протянул ему весь кувшинчик — выпьет сколько захочет, главное, чтобы настойка подействовала и Хельмута хотя бы перестало тошнить. Чудо, что ночью его не вырвало…
Хельмут послушно выпил примерно половину кувшина, даже не поперхнувшись, хотя от жидкости резко пахло мятой, стоило предположить, что и на вкус она была тоже очень резкой. Однако желание избавиться от похмелья волновало Хельмута явно сильнее, чем вкус настойки.
— Ну, как? — взволнованно спросил Генрих и как-то неосознанно положил руку на его плечо.
— Вроде проходит… — кивнул Хельмут. В его взгляд постепенно возвращалась осмысленность, и цвет радужек становился более ярким. Складки на лбу и переносице разгладились, ресницы перестали мелко дрожать… Всё-таки красив он, чёрт возьми. Красив не слишком резкой, не слишком мужественной красотой, но именно такая изысканность, что ли, в нём и привлекала.
Генрих отвернулся, понимая, что выдал себя с головой — Хельмут заметил, что его рассматривают, и через силу, но вполне искренне улыбнулся.
— Спасибо, — тихо сказал он, водя пальцем по ручке кувшинчика.
— И Гвен потом тоже поблагодари, — предложил Генрих, зная, что Хельмут ничего ей не скажет. По крайней мере, ничего хорошего. Ну вот зачем он так взъелся на неё?
— Который час? — буднично поинтересовался Хельмут, не обращая внимания на слова о Гвен.
— Часов восемь. Ох, к слову… У меня сегодня много дел, так что прости, но я вынужден тебя оставить. Можешь ещё поспать, если хочешь, я не против, — улыбнулся он и хлопнул ладонью по кровати. — Заодно голова пройдёт.
— Да нет, я… — Хельмут провёл рукой по голове, приглаживая взъерошенные волосы. — Я приведу себя в порядок, и… может, тебе помочь? С делами.
Генрих задумался. На самом деле в помощи Хельмута он особо не нуждался — они с лордом Джеймсом прекрасно справлялись вдвоём, разве что фарелльца разговорить пока не смогли… А Хельмут на допросе мешать уж точно не будет — наоборот, вдруг что-то подскажет или даже сам сможет заставить пленника говорить? Пожалуй, лучше всего с этим справился бы Вильхельм — упёртости и жёсткости ему было не занимать. Но Вильхельм погиб, хотя поверить в это до сих пор было сложно. Бедная тётя Аделина, наверняка она от горя буквально воет…
— Хорошо, даю тебе полчаса, — усмехнулся Генрих, подсаживаясь ближе к Хельмуту.
Шея почти перестала болеть, и ему не составило особого труда чуть наклониться, приближаясь к его лицу. Пахнуло свежестью мяты, будто Хельмут только что прожевал свежесорванный лист. Конечно, прямо сейчас дать ему то, о чём он просил вчера, Генрих не мог. Но всё же отдаляться от него, вновь устанавливать рамки чисто дружеских отношений он тоже не хотел и понимал, что и Хельмут этого вовсе не желает.
Ощутив на щеке слабое прикосновение чуть дрожащих пальцев, Генрих ухмыльнулся и на долю мгновения прижался к его губам.
***
Сад наполнился нежными переливами арфовых струн.
Герцогиня Эрика играла какую-то старинную песню, невероятно красивую — мелодия напоминала журчанье лесного ручья, трели соловья, трепетную весеннюю капель… Она звучала то тише, то громче, то быстрее, то медленнее, пальцы Эрики порхали по струнам, касались их легко и невесомо, и Хельга не могла оторвать от них взгляда.
Вместе с музыкой по саду разливался полумрак прохладного вечера: очередной день подходил к концу, и Хельга была счастлива, что ей удалось провести этот день вместе с герцогиней Эрикой.
Она хотела подыграть ей на лютне, но не решилась, да и песню эту знала не так хорошо. Играть на лютне Хельга училась с детства, однако сейчас, наблюдая за игрой герцогини Эрики, поняла, что её мастерство не сравнится с талантом её новой подруги. Та играла вдохновенно, самозабвенно, прикрыв глаза и почти не смотря на струны, и при этом ни разу не запнулась, ни единой ошибочки не допустила… Её игра была прекрасна, равно как и исполняемая ею песня.
Наконец переливы стихли, и ещё несколько мгновений над садом раздавалось тревожное тремоло, но затем затухло и оно.
Хельга спрыгнула с качелей и захлопала в ладоши, не скрывая довольной широкой улыбки.
Эрика открыла глаза, опустила руки на колени и выдохнула.
— Спасибо, моя дорогая, — тихо произнесла она уставшим голосом.
— Такой чистый хрустальный звук! — восхищённо воскликнула Хельга, подходя к арфе. Она уже рассмотрела этот инструмент, как только слуги внесли его в сад несколько минут назад, однако до сих пор не могла вдоволь насмотреться. Не так уж часто ей доводилось видеть арфы — лишь у заезжих менестрелей и певцов на ярмарках, и то издалека… А теперь этот сказочный инструмент стоял так близко, что попросту не верилось.
— Это всё благодаря дереву королевского ореха, — улыбнулась герцогиня Эрика, кладя руку на гладкую блестящую поверхность арфы. — Оно всегда даёт такой звук — холодный, кристальный, будто горный ручей. Дома у меня есть ещё одна арфа… — Заметив, как глаза Хельги расширяются в изумлении, она рассмеялась, запрокинув голову. — Она из клёна, а передняя часть — из ели. И звучит уже более мягко и прозрачно.
— Вы так хорошо в этом разбираетесь, — восхищённо, но при этом с нотками зависти протянула Хельга.
— Я училась играть на арфе с детства, — пожала плечами Эрика, а на скулах её выступил слабый румянец. — Жаль только, что к пению предрасположенности нет… Но, может, вы, моя милая, что-нибудь споёте? А я подыграю. — И она провела пальцами по струнам.
