— Ты думаешь, она будет обвинять тебя? — Генрих сделал паузу и отпил глоток вина. — Но за что? Ты же не вынуждал его закрывать тебя собой…
— Да не закрывал он меня собой! — Хельмут понял, что едва не проболтался и что произнёс эти слова, пожалуй, слишком громко. — Это была случайная стрела, а Уилл просто, как назло, оказался рядом. Он не рвался меня спасать, а я не рвался прятаться за ним. Кто вообще тебе сказал?..
— Ладно, ладно, я понял, — примирительно кивнул Генрих. — Давай не будем о печальном. Мы же празднуем, в конце концов. О мёртвых подумаем потом.
Хельмут бы с радостью отложил на потом все свои невесёлые мысли, но они так и лезли незнамо откуда и мешали наслаждаться пиром. Блюда сменялись одно за другим: запечённая с овощами свинина, куриные ножки с изысканными приправами и крылышки в меду, нежнейшая крольчатина, фазаны и лебеди… Хельмуту кусок в горло не лез, но он всё-таки был голоден, да и вид приготовленных на королевской кухне блюд по крайней мере не вызывал отторжения: грибные и рыбные пироги были украшены цветами из тонко скатанного теста, а яблочные — крупными вишнями и клубникой; фазанов подавали прямо в перьях, а лежащие на крупных ломтиках блестящей красной рыбы крупицы соли напоминали алмазы.
Но со временем еда ему осточертела, как и непрекращающаяся музыка и царящее вокруг веселье. Хотелось уйти, но в ближайшее время это не представлялось возможным: день только-только начал клониться к вечеру, льющийся из больших окон в зал свет тускнел, из-за чего слуги зажигали свечи в высоких подсвечниках, расставленных по всему периметру зала. Пир наверняка закончится не раньше, чем стемнеет, а так рано уходить по меньшей мере невежливо, так что придётся терпеть.
— Может, потанцуем? — позвал его Генрих, кивнув на центр зала.
Там, на мраморном серо-белом полу уже собралось несколько пар: женщины в блестящих шёлковых и бархатных платьях, придерживающие длинные подолы и шлейфы, кружились и плыли будто лебеди; мужчины в драгоценных колларах и украшенных перьями беретах источали стать и величие… Хельмут задержал взгляд на танцующих и наконец-то ощутил, как буря в его душе начинает ослабевать. Возможно, если он присоединится к ним, то сможет наконец-то успокоиться и отбросить прочь гнетущие мысли…
— Ты хочешь пригласить королеву? — усмехнулся Хельмут, заметив, что Генрих поглядывает на небольшой королевский стол.
— Ну, я думал об этом, — пожал плечами он, — но в итоге решил оставить эту сомнительную честь лорду Джеймсу. — Его голос понизился до шёпота, и Хельмут коротко рассмеялся. — Я имею в виду, мы могли бы потанцевать с тобой вдвоём. Вместе. — И Генрих с неким вызовом посмотрел Хельмуту в глаза.
Тот в изумлении приподнял бровь.
— А что, а так… так можно? — недоверчиво проговорил он.
— Нигде не сказано, что нельзя, — самым непосредственным, даже наивным тоном отозвался Генрих.
— Ну, тогда пошли.
Музыканты как раз заиграли новую мелодию: сегодня они песен почти не пели, играли музыку без слов и сейчас завели что-то довольно бодрое и быстрое.
Хельмут сжал руку Генриха ещё до того, как они спустились с помостов в центр зала. Он старался не обращать внимания на странные взгляды, сверлящие их спины, но, например, тяжёлый и не скрывающий недоумения взгляд лорда Джеймса не заметить было тяжело. Генрих тут же как-то почувствовал тревогу Хельмута и сильнее сжал его руку, приободряюще кивая.
Они, вовсе не желая вливаться в череду танцующих, задержались в стороне от них. Хельмут, проведя пальцами по чёрным кожаным вставкам на сером камзоле Генриха, положил руки ему на плечи и тут же почувствовал его ладони на собственной талии. Им удалось быстро попасть в ритм. Шаг вправо, шаг влево… Тут же руки пришлось убрать — заученные движения старого танца уже не контролировались разумом и выполнялись сами по себе. Но каждый раз, когда Хельмуту доводилось хотя бы на мгновение, хотя бы через одежду коснуться Генриха, он чувствовал невообразимое счастье.
Но танец почти не предполагал долгого соприкосновения рук, весь упор делался на ноги, и неподготовленным исполнять этот танец было довольно сложно. А для Хельмута — сложнее вдвойне, поэтому он с нетерпением ждал тех моментов, когда нужно будет быстро коснуться плеча партнёра или дотронуться до его руки.
Постепенно мелодия замедлялась: музыканты умело переводили одну песню в другую, на ходу меняя ритм и тональность, и вот после весёлой песни заиграла другая, медленная и лирическая. Тогда Хельмут просто сжал ладонь Генриха своей, а другую руку вновь положил на его плечо, едва заметно поглаживая донельзя мягкий серый бархат. После подвижного танца волосы Генриха чуть растрепались (Хельмут с трудом подавил желание пригладить одну из тёмно-русых прядей), на щеках проступил слабый румянец, а взгляд немного рассеялся, будто он не потанцевал несколько минут, а выпил пару бокалов вина. Хотя, пожалуй, от вина с Генрихом бы не случилось ничего подобного, если верить его словам, что он не умеет пьянеть.
Всё это очаровывало Хельмута и прогоняло из его души неприятные эмоции. Он напрочь забыл о блюдах на столе, о танцующих вокруг разодетых дворянах, о тяжёлом взгляде лорда Джеймса и несчастной королеве. Всё это будто растворилось в воздухе, стало прозрачным и бесплотным — и лишь они с Генрихом оставались живыми и настоящими посреди эфемерного мира.
Но один болезненный вопрос, внезапно возникший в голове Хельмута, заставил его вернуться в мир настоящий.
— Слушай, я тут подумал… Мы скоро разъедемся, — начал он издалека. Генрих, явно задумавшийся о чём-то, нервно и быстро моргнул пару раз, словно пытаясь прогнать наваждение, и вперил в Хельмута вопросительный взгляд. — Ну, и не то чтобы мы с тобой окажемся далеко друг от друга, — продолжил тот спокойно, — но всё же… всё же не так близко, как последний год, да?
Генрих кивнул, видимо, не особо понимая, к чему он клонит.
— И мы всё это время с тобой… — Хельмут, кажется, покраснел — и сам из-за этого крайне удивился. — Мы многое делали, между нами что-то было…
— И есть, — прервал его Генрих странно серьёзным голосом.
— Есть, — кивнул Хельмут, сильнее сжимая его плечо. — Но… что будет дальше? Какое у нас будущее?
Музыка зазвучала громче, не теряя при этом своей печальной лиричности, но он не решался повышать голос, боясь, что его услышит кто-то посторонний. А Генрих без сомнения и так услышит всё, что надо.
— Ты задумался об этом только что? — невесело усмехнулся он и резко притянул Хельмута к себе, будто назло и вопреки всему, что их окружало. — Я думаю об этом с тех пор, как впервые поцеловал тебя. И я не знаю, что нас ждёт, правда.
Хельмут лишь вздохнул. Он ожидал, что его старший друг, как всегда, знает лучше, что делать. Что он уже давно что-нибудь придумал и сейчас готов озвучить выход из положения, дать совет… Но Генрих тоже понятия не имел, как быть. Это казалось странным и даже в какой-то мере пугало, и Хельмут ещё сильнее прижался к нему, лишь бы избавиться от этого страха.
