В физкультурном зале царил полумрак, повсюду были развешены флажки и гирлянды, мигали фонарики, пахло потом, сырыми полотенцами и резиновыми тапочками. Мальчишки выстроились у брусьев с одной стороны зала, девчонки сидели на скамейках с другой, гремела музыка — то Вау City Rollers для мальчиков, то Nazareth и Status Quo для девочек, — но никто не танцевал, все чего-то ждали. И вот зазвучала песня «Hey, I am going to Barbados!»
[112], где капитан Тобиас Вилькокс приветствует пассажиров, следующих рейсом 372 компании «Кокосовые авиалинии» до Бриджтауна, — и девчонки неуверенно начали подниматься и танцевать группками. Не успела закончиться пластинка, как к ним присоединилось несколько мальчишек, а остальные стали вылезать в центр зала под песню «New York Groove»
[113] группы Hello. Потом зазвучали «Sugar Baby Love» Rubettes, «Magic» группы Pilo, Mud и Showaddywaddy. И вот настал кульминационный момент вечера — медленный танец.
Я пообещал себе, что сделаю это, и оглянулся в поисках Сусанны. Зазвучала «If You Think You Know How To Love Me»
[114] Smokie — значит, сейчас медленный танец. В дверях показались Томми с Микаэлем и еще какими-то парнями из молодежного клуба. Никто не двигался с места, и тут Томми подошел к девочкам и пригласил Сусанну на танец. Во время следующей песни «I’m Not In Love»
[115] группы Юсс они уже безостановочно целовались, но я не мог уйти, потому что к выходу надо было идти мимо них, а Микаэль уже заметил меня. Деваться было некуда, да, в общем, мне уже было все равно — под звуки «Alone Again, Naturally»
[116] Гилберта О’Салливана Сусанна засунула руку в штаны Томми. Мне хотелось умереть на месте, чтобы раз и навсегда со всем покончить, и я схватил бутылку и бросился к выходу.
Сколько я себя помню, я мечтал уехать из Нюкёпинга и из дома, где вырос. У меня не было никаких друзей, мне приходилось все время быть настороже, я был ограничен во всем. Я словно шел по канату, улица казалась страшно узкой и вела меня только от нашего гаража до школы и обратно. Жизнь сжалась до маленького камешка-погремушки в кармане, отец говорил, что он со дна доисторического мелового моря. Никто не смог мне объяснить, как один камень мог оказаться в другом. Я спрятал его в ящик стола, туда, где хранились мои коллекции.
В этом ящике я хранил раковины, морских ежей, старые бутерброды с ветчиной в фольге, осколки гранаты дяди Хельмута и всякие другие вещи, которые старательно прятал от всех. Я собирал всё — ведь когда-то же мне должно повезти, может быть, счастье совсем близко? Вот перед Пасхой, например, нужно было прислушиваться к себе, и вот уже горячее, горячее, — и смотришь, на книжной полке лежит шоколадное яйцо, и еще одно обнаруживается под лампой, и еще одно — в вазе. Как-то раз в Гамбурге мы с бабушкой гуляли перед Пасхой по лесу, и в траве вдруг что-то сверкнуло — оказалось, что это яйцо в желто-красно-синей серебристой бумаге. «Это пасхальный заяц принес», — объяснила бабушка, и я ей почти поверил.
Всю жизнь я охотился за сокровищами и шел за ними по следу — а следов было не счесть. Я искал четырехлистники в саду и монетки на улице, правда, мне все больше попадалась выплюнутая жевательная резинка, но ведь была же надежда. Я рылся в кучах песка в поисках фульгурита, который мог образоваться после удара молнии, и радовался, если случалось его найти. А по вечерам, глядя в небо, высматривал на нем падающие звезды. Надев резиновые сапоги, я отправлялся в Фалькеслев на поиски каменных топоров и наконечников копий в свежевспаханном поле, а в порту я ложился на причал и вглядывался в воду. Пахло смолой и гнилыми водорослями, и я считал проплывающих косяками рыбешек и ловил крабов, опуская на веревочке в воду головы камбалы.
У наших соседей — семейства Хансенов — возле дома росли лесные орехи. Господин Хансен работал в литейном цехе и все время кашлял. Я собирал каштаны в саду епископа, виноградных улиток, кольца для кольцевания птиц и стеклянные шарики. Дядя Хельмут подарил мне кусок горного кварца и окаменелость — застывшую каракатицу, называлось это «аммонит», и они пополнили мою коллекцию на книжной полке.
Но интереснее всего были почтовые марки — похожие на ярких бабочек, альбом был набит ими, и все вечера, что я просидел в столовой, переставляя их, слились для меня в один. Марки были для меня окном в мир, который оказался больше и богаче, чем я мог представить себе прежде. В этом мире было полно королевских профилей и названий неведомых мне стран: Гельвеция или Суоми — а самым красивым из них мне казалось название Формоза. Где-то меня ожидала страна, в которой жили попугаи, росли орхидеи и по небу плыли розовые облака, и, пытаясь найти эту страну, я отправлялся в кругосветное путешествие, осматривал пирамиды, меня вез паровоз — а потом я отправлялся авиапочтой в Гренландию или на фрегате в Италию. Я присутствовал на Олимпиаде в Мехико и приветствовал короля Фредерика Девятого в красном мундире, и понимал, что уже пора ложиться спать, когда добирался до рождественских марок. Собравшись с силами, я закрывал альбом и начинал ждать завтрашнего дня.
Не сомневаясь, что близок к раскрытию какой-то тайны, я приступал к расследованию, как герои книг Энид Блайтон и Эриха Кестнера, и бродил на цыпочках по дому. Постукивал по стенам в коридоре, прислушиваясь, нет ли где-то потайной дверцы, может она здесь? Тут какой-то странный звук. Самым зловещим помещением в нашем доме была котельная — она находилась прямо под моей комнатой, и я мысленно селил туда висельников, черных котов-картежников и всякую нечисть из сказок братьев Гримм. Много лет я не решался войти туда. И вот, наконец, осторожно открыв дверь, я нащупал выключатель, боясь, что сейчас на меня из темноты кто-то выскочит, но оказалось, что это всего лишь серая теплая комната, в углу которой тихо шумит котел. Ничего тут не было страшного: токарный станок, садовая мебель, коробки с обувью, газеты и всякое барахло, которое аккуратно соскладировал здесь отец, — ведь никогда не знаешь, что может пригодиться, — а за занавеской я обнаружил большой старый чемодан.
Этот чемодан вполне сгодился бы для переезда в Америку — черный, потертый и таких размеров, что в нем можно было спрятать человека. Возле ручки готическим шрифтом были написаны инициалы — F.S. Это был чемодан Папы Шнайдера. Я умирал от любопытства, так мне хотелось узнать, что внутри, и постучал по обивке чемодана. На мгновение мне стало страшно — а вдруг сейчас оттуда выскочит сам Папа Шнайдер? Но чемодан был заперт. Наверняка он набит сокровищами. Может быть, Папа Шнайдер охотился на диких животных? Я представил себе его в тропическом шлеме в африканской саванне. Или в смокинге на палубе океанского лайнера. Я не сомневался, что чемодан оказался у нас в подвале только по одной причине — он предназначался для того, чтобы отправиться со мной через Атлантический океан.
