— Нет, — сказала она, стянув резиновые перчатки и тщательно смазывая руки кремом.
— Зачем ты это делаешь? — заинтересовался Фил.
— Чтобы руки оставались мягкими.
Он взял ее за руку.
— Да, — сказал Фил. — Они действительно мягкие.
Он замолчал, затем принялся скрести кастрюли с удвоенным энтузиазмом, избегая смотреть на Лауру.
— Значит, ты собираешься переезжать отсюда? Нашла квартиру и все такое?
— Знаешь, — сказала ему Лаура, — я думаю, что Трейси обращала бы на тебя больше внимания, если бы она могла принимать тебя всерьез. Если бы у тебя была своя собственная квартира, настоящая работа и жизненные планы.
— Они у меня есть, — нахмурился Фил.
— Жить на шесть долларов в год, которые ты получишь за свою литературу? — спросила Лаура. — Или питаться бесплатным пивом, которым вас угощают за игру?
— Это тебя не касается, — отрезал Фил.
Лаура пожала плечами.
— Как хочешь, — сказала она. — Только молодость ни для кого не длится вечно. Не считая Уоррена Битти
[23]
.
— А кто это? — спросил Фил.
— Неважно. Его место занято, — ответила Лаура. — В Сиэтле полно рабочих мест. Ты легко найдешь такое, где будешь делать то, что тебе нравится, и хорошо получать. Тебе не надоело целыми днями спать, слоняться без денег и жить за чужой счет?
Фил бросил кастрюлю в раковину.
— Иди ты к черту, — разозлился он. — И будь проклята лошадь, на которой ты прискакала. Мне нужно время для творчества, — сказал Фил тоном капризного ребенка. — Я должен быть свободен днем, чтобы писать.
— Да ладно. Ты можешь заливать это Трейси, но не мне, дорогой. Мой отец был писателем. Знаешь, чем он занимался?
Фил покачал головой.
— Он писал. Так делают все писатели. — Лаура помолчала, затем дружески похлопала его по плечу. — Я не хотела тебя обижать. Просто я думаю, что ты на самом деле несчастлив.
— А кто сказал, что человек должен быть счастливым? — спросил Фил, надевая куртку. — Кто сказал, что нужно жить для счастья?
— По крайней мере, никто в Энсино, — согласилась Лаура. — Вот я и уехала из этой чертовой дыры. И я не думаю, что главное — это счастье, и не думаю, что главное — это любовь. Я считаю, что ты — как и каждый из нас — просто стремишься к тому, что тебе нравится, и избегаешь того, что тебе не по душе. И я не думаю, что тебе надоело целыми днями ничего не делать и чувствовать себя абсолютно бесполезным. Не говоря уж о том, чтобы получать отказы из претенциозных журналов и от придурков вроде Боба.
Лаура пожала плечами.
— Мне кажется, что все это тебе уже надоело. Если хочешь, можешь назвать меня оптимисткой.
На некоторое время в комнате повисла напряженная тишина. Трейси закрыла глаза, ожидая, что Фил устроит истерику. Может быть, он даже ударит Лауру или сломает что-нибудь, прежде чем вылетит из квартиры. Вместо этого она услышала такое, что заставило ее забыть о своей облысевшей голове.
— Знаешь, — сказал он тихо, — я начинаю думать так же.
Глава 29
Трейси сидела на своем обычном месте в «Хижине Джаббы», нетерпеливо ожидая Джона. Она пощипывала кончики своих коротеньких волос. У нее еще никогда не было такой короткой стрижки. Это было отвратительно, и она была готова убить за это Стефана, который ее постриг, Фила, который смеялся над ней, и Лауру, которая посоветовала не волноваться, потому что волосы скоро отрастут. По крайней мере, она могла надеяться, что Джон ей посочувствует.
Трейси посмотрела на часы. Она сидела здесь уже двадцать минут, но Джон так и не появился. Совсем непохоже на него.
Заметив Молли, Трейси заранее съежилась в ожидании неприятных комментариев.
— Черт возьми! Ты подалась в монашки? А я и не знала, что ты католичка. К тому же ты пришла вовремя, а он опаздывает. Видно, наступил конец света.
— Я не всегда опаздываю, — вяло возразила Трейси.
Молли облокотилась на стул.
— Не всегда, если пятьдесят одна неделя в году три года подряд не значит всегда.
Молли вытащила свой блокнотик.
— Будем разыгрывать обычный спектакль, пока ты не остановишься на своей яичнице? — спросила она. — Или ты собираешься сидеть здесь и дергать себя за волосы, чтобы они быстрее выросли?
Трейси сложила руки на коленях.
— Молли, если отбросить твой английский шарм, скажи, ты ведь действительно не любишь меня? — спросила Трейси.
— Конечно, не люблю, — радостно подтвердила Молли.
Трейси была потрясена. Целую минуту она сидела молча, приходя в себя.
— Но за что? Я тебе ничего не сделала.
— Наверное, я просто не люблю дураков, — с готовностью объяснила Молли. — Так случилось, что я дочь одного дурака и бывшая жена другого. Можешь назвать меня слишком чувствительной, но у меня на них аллергия.
— Но я же не дура, — искренне возразила Трейси.
— Ну да, а я не официантка. — Молли показала Трейси на пластиковую табличку, прикрепленную у нее на груди. — Прочти, что на карточке. — Затем она показала на Трейси. — А на твоей написано: «Трейси Хиггинс: журналистка на полставки, дура — на полную».
— Но что я сделала? — спросила Трейси, почему-то припомнив сон, в котором она покрасила своего кокера в синий цвет.
— Да чего ты только не делала, — сердито ответила Молли. — Ты встречаешься с подонками. Один недоумок сменяется другим, а у тебя никак не хватает ума, чтобы покончить с этим.
Молли присела напротив Трейси за столик.
— И уж раз ты сама спросила, то слушай. Потом, как будто тебе этого мало, ты превращаешь единственного приличного парня во всем городе в такого же подонка.
— Не говори так! Джон не подонок. Он просто стал… немного более привлекательным, — объяснила Трейси. — И он больше уверен в себе, — добавила она.
— За счет других? — спросила Молли. — Я-то вижу, что происходит. Он приводит своих подружек сюда выпить кофе, прежде чем идти с ними домой. Почти как мой кот Могги, который приносит мне мышей, прежде чем их прикончить. Три разные девушки за одну неделю!
Молли наклонилась ближе к Трейси.
— Ты взяла доброго чуткого парня, который умел слушать женщин и старался сделать им приятное — и хотел, чтобы им было приятно, — и научила его всем приемам, которыми пользуются бабники с холодными сердцами. Теперь он полноценный член этого клуба. Ты хоть сама понимаешь, что наделала?
Трейси больше не возражала, она просто сидела и думала над словами Молли.
