– Мы раз за разом пытались использовать одни и те же правила, – сказала Грир, – а эти люди нам постоянно твердили: «Вы что, не поняли? Не буду я жить по вашим правилам». – Она перевела дыхание. – Им всегда разрешают ставить свои условия. В смысле, они просто приходят и ставят их сами. Не спрашивают, просто делают. Ничего не изменилось. Мне обидно будет повторять это всю свою жизнь. Обидно будет всю жизнь жить в построенных ими зданиях. В очерченных ими кругах. Я, наверное, слишком окольно выражаюсь, но смысл тебе, думаю, внятен.
– Назови свою следующую книгу «Очерченные ими круги».
– Я, между прочим, не шучу. Это не просто слова или умные рассуждения. Не знаю, откроем мы фонд «Внешние голоса» или нет, не знаю, каким он будет. Но он явно будет существовать не для того, чтобы радоваться жизни даже в ситуации противостояния.
– Ну не знаю. Фонды? Разве это выход? Вон, посмотри на «Локи».
– Нет, как «Локи» он точно не станет, – сказала Грир. – Не будет зависеть от чужих денег. Теперь другая обстановка. А ты можешь мне помочь с этим разобраться.
– А как же. Прямо вот решу все проблемы разом.
– Ты в Чикаго получила самый что ни на есть практический опыт, – стояла на своем Грир. – И у тебя хорошо получается. Ноэль могла бы открыть здесь школу, правда? Знаю, это звучит немножко как «Давайте устроим показуху». Я ничего такого не предлагаю. Просто считаю, что, если дело пойдет, ты должна в нем участвовать. Кроме всего прочего, я задолжала тебе место работы, – добавила она небрежно.
– Вовсе нет, – возразила Зи. – Вот этого ты мне точно не задолжала. – Она примолкла. – И вообще, Грир, мне очень нравится моя работа.
– Я знаю.
Они притихли, обе думали про Даррена Тинзлера. Человек, который унижает и развращает женщин, вызывает желание противостоять ему всеми силами. Орать, вопить, выходить на демонстрации, говорить речи, круглыми сутками звонить в Конгресс, влюбиться в приличного человека, показать молодой женщине, что не все пропало, хотя с виду так и есть, переустроить мир, чтобы женщина, которая идет вечером по улице в любой части мира, – или девочка, которая выходит с мороженым в руке из магазина в городке Макопи, штат Массачусетс, – чувствовала себя не так, как сейчас. Чтобы не тревожилась, как там у нее грудь – вырастет ли, и если да, то достаточно ли пышная. Ей вообще не нужно будет думать о своей внешности и сексуальности, если ей того не захочется. Она сможет одеваться, как ей заблагорассудится. У нее будет ощущение уверенности, безопасности и свободы – ведь именно этого всегда хотела для женщин Фейт Фрэнк.
Фейт в такие минуты появлялась из небытия, внезапно вплывала в разговор. Иногда Грир краем глаза замечала в городе элегантную пожилую женщину, порой в окружении других женщин, и ускоряла шаги, чтобы ее нагнать. Но женщина поворачивалась в профиль, и выяснялось, что она не просто не Фейт – в ней нет ничего общего с Фейт. Ей всего тридцать лет. При этом Грир все чаще смутно напоминала Фейт и могла бы стать ее дублершей: обаятельной, уверенной в себе. Во время Марша женщин, когда всех подстегивало осознание собственной правоты, Грир думала, что Фейт где-то рядом – в числе выступавших ее не было – и, возможно, они увидятся. Хотя отношения их закончились более чем прискорбно, лед наверняка уже успел тут и там треснуть, случившееся тогда явно не имело больше никакого значения. Иногда нужно отступиться от собственных убеждений или хотя бы дать слабину – пусть тебе и кажется, что ты не в состоянии. Она окликнула бы: «Фейт?» – и Фейт, шагавшая в толпе восторженно восклицающих женщин, обернулась бы и увидела ее. Период отчуждения завершился бы. Фейт вернулась бы к Грир, как утраченная душа в игре Кори. Хотя, как однажды отметила Зи, в «Ловце душ» ты сам должен отправиться на поиски того, кого утратил.
Фейт уже было далеко за семьдесят. Она продолжала работать в фонде, хотя тремя годами раньше Эммет Шрейдер умер от обширного инфаркта. Смерть его сама по себе стала значительным событием, которое освещалось в колонках новостей всех газет и перетекало в разделы, посвященные деловой жизни, сопровождаясь панегириками и некрологами: впрочем, в печать просочились и слухи о причине его смерти. Он, как говорили, умер в постели, которую делил с молодой женщиной, приняв перед тем лекарство от эректильной дисфункции. Нет, никто ему не говорил, что принимать это лекарство нельзя, но его предупреждали, что ему нельзя заниматься сексом – по крайней мере, тем сексом, который Эммету, судя по всему, нравился: бурным, атлетическим, с полной самоотдачей, пока не зайдется сердце.
В завещании он указал, что фонд должен существовать и дальше, хотя не потрудился прописать подробно, в каком виде, поэтому сотрудники с верхнего этажа постепенно все урезали и урезали бюджет «Локи», пока фонд не выродился в довольно скромный форум для дебатов. Он занял в мире почти такое же место, какое занимал в конце своей долгой жизни «Блумер».
Тем не менее, он продолжал существовать, а Фейт Фрэнк продолжала им руководить, хотя число сотрудников у нее сильно сократилось и теперь они занимали куда менее просторный офис на одном из нижних этажей в Строд-Билдинг. Что касается программы наставничества, подробности так и не просочились наружу. Бен, по-прежнему работавший в «Локи», рассказал Грир, что Фейт часто засиживается на работе допоздна, а поскольку новый кабинет у нее совсем маленький, пришлось отпилить несколько дюймов от ее «суфражистского» стола, чтобы он туда влез. Грир вообразила себе, как Фейт сидит и угрюмо наблюдает за человеком, который пришел с пилой и укоротил стол.
«Локи» больше не проводил масштабных конференций, ограничиваясь небольшими собраниями на двадцать пять – тридцать человек, примерно в том же формате, что и речи за обедом, которые когда-то служили затравкой к конференциям. Фейт писала – но совсем редко – статьи для «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост», а вот публичные выступления прекратила. Грир время от времени попадались фотографии Фейт: если точнее, она разыскивала их в сети. Да, это была Фейт, несмотря на более глубокие морщины на лице – как у рыбачки на гравюре по дереву. Фейт с ее улыбкой, умом и ее неизменными сексуальными сапожками. Оказавшаяся в тесном пространстве, на маленьком бюджете, в безумные, неопределенные времена. Фейт продолжала работать. Женоненавистничество брало мир нахрапом, наступая со всех сторон.
Место Энн Макколи в Сенате (уйдя в отставку, она придумала себе хобби: консервирование слив) заняла ее дочь Люси Макколи-Гевинс: ее взгляды на репродуктивные права женщин были даже радикальнее, чем у ее матери, при этом ей была обеспечена широкая поддержка и щедрое финансирование. «Локи» был мал, сенатор Люси Макколи-Гевинс становилась все влиятельнее; «Фем-фаталь» в последние пару лет несколько сник, однако на его место пришли другие сайты – новее, свежее, со злободневными комментариями, остроумием – мишени для разнузданной ярости; милая пьеска «Регтайм» все еще ставилась в любительских и школьных театрах по всей стране, а «Внешние голоса» прочно заняли место в списке бестселлеров.
А еще старый хит Опус «Сильные» сопровождал теперь знаменитую телевизионную рекламу: под него две женских руки растягивали бумажное полотенце, а оно не рвалось и не растягивалось. Кто-то поддерживал решение Опус, объявляя, что искусство должно идти в массы – тогда, по крайней мере, мысль твоя окажется в общих водах культуры. Все знали, что отдыхать некогда, нельзя терять бдительности, и хотя просто делать свое дело уже оказывалось недостаточно, позволить себе роскошь остановиться никто не мог. Фейт сидела за столом в своем кабинетике допоздна, при свете лампы, разложив кучу бумаг.
