Передней левой ногой. Кори не понял, о чем речь.
Потом вдруг понял. Его озарило, его охватил ужас – как человека, который отъехал от дома на много часов и вдруг сообразил, что оставил кастрюлю на плите. Кори вскочил. Начал лихорадочно озираться. Никто не входил в эту комнату после смерти Альби, кроме одной из тетушек, она навела порядок. В углу у окна на полу стоял ящик. Кори нагнулся, открыл его: внутри оказались пустая миска и несколько кусочков засохшего мяса. В ящике раньше жила черепашка Альби, Тих – Тих, о котором совершенно забыли, а теперь он пропал.
Кори понял, что Альби делал в то утро на подъездной дорожке, почему пригнулся к земле и мама его не заметила.
– Господи! – выдохнул он, выронил тетрадку, помчался вниз, распахнул входную дверь, не накинув пальто, и начал оглядывать бурую полоску газона рядом с подъездной дорожкой.
Черепаху он увидел быстро – хотя она и сливалась с травой. Тих был здесь все время, его просто никто не искал. Никто, кроме Кори, вообще не вспомнил о его существовании. Кори поднял его, прижал к щеке, повторяя: «Тих. Тих».
Панцирь был сухим, холодным: умер, подумал Кори, да, все правильно, так и должно быть. Тих и Альби – как Ромео и Джульетта, их следовало бы похоронить в одном гробу. Мальчик и его черепашка, рядом до скончания времен.
Кори стоял, прижав к себе плоский низ панциря, и тут ощутил внутри какое-то сотрясение – так вибрирует под ногой платформа метро, когда подходит поезд. Черепашка проснулась от спячки – а может, очнулась от горя. Вытянула бледную мозаичную лапу, легко провела по щеке Кори, как будто хотела и того пробудить от долгого неспокойного сна.
На следующий день Кори позвонил отцу, в ковровую лавку родственников в Лиссабоне, и громко, надрывно сообщил, что Бенедита не виновата в смерти Альби.
– Понимаешь, он лежал на земле и рассматривал Тиха, – сказал Кори.
Он ждал, что отец ответит: «Очень рад это слышать. Вылетаю домой следующим рейсом», но Дуарте сказал, что пока ему нужно остаться в Португалии, а с ними он свяжется, когда сможет.
Шли недели, отец звонил совсем редко. Кори трепетно заботился о Тихе, чистил ящик, следил, чтобы у него были вода и еда, выгуливал его на ковре в комнате Альби, у кровати, куда теперь укладывался спать, потому что его утешало это лежание на простыне с супергероями, в кроватке, которую его взрослое тело заполняло от носа до кормы. По утрам он готовил завтрак себе и маме: подозревал, что, если ее не покормить, она зачахнет от голода. Следил, чтобы она принимала прописанные лекарства, проверял, нет ли на руках царапин, ходил за продуктами, возил ее к Лизе Генри, которую назначили ее соцработником; сидел с ней, играл в португальскую карточную игру «Биска» за кухонным столом и по большей части давал ей выиграть.
Однажды вечером, когда они играли в карты, зазвонил телефон.
– Добрый вечер, это Элейн Ньюман. А Бенедита дома?
– Простите, она не может подойти, – сказал Кори: мама отказывалась говорить по телефону.
– А вы ее муж?
– Ее сын.
– А. Какой у вас глубокий голос. Ваша мама у нас уборку делает, – продолжала звонившая. – Я преподаватель из Амхерст-колледжа. Уезжала с семьей в Антверпен, в академотпуск, и вот мы вернулись. Я вашу маму предупреждала, что позвоню. Надеюсь, – добавила она с обеспокоенным смешком, – она оставила за мной утра четверга, как обещала. Должна, правда, ее предупредить: свинарник у нас жуткий.
Так оно и оказалось. Кори приехал к ним в четверг к девяти утра. В конце концов, зарабатывать-то нужно. Уборщица-филиппинка Дже наверняка пришла бы в ужас, увидев, как мистер Кори в розовых резиновых перчатках скребет унитаз – а ведь он и за собой-то убирать так и не научился. Кори долго отдраивал туалет Ньюменов, пятна ржавчины в раковине, джунгли из пыли за огромной кроватью под балдахином – на прикроватных тумбочках лежали разные книги. Со стороны профессора Ньюмен – толстый альбом под названием «Ван Эйк и эстетика Нидерландов». Со стороны ее мужа – детектив в мягкой обложке, на ней выпуклые буквы и окровавленный нож, назывался он «Мышки еще поиграют». Все-таки каждый брак – это религиозная секта из двух человек, постичь его суть невозможно. Закончив уборку и забрав деньги, которые ему оставили на разделочном столе из искусственного камня рядом с дорогим холодильником, поверхность которого он аккуратно протер жидкостью для нержавеющей стали, Кори остался очень доволен собой.
– Вы весь в маму, – сказала профессор Ньюмен с восхищением, позвонив ему вечером.
Теперь у него по утрам четверга была работа, и эта незамысловатая деятельность – уборка – вызывала у него неожиданную гордость: а ведь раньше он никогда и не думал наводить чистоту, за него это всю жизнь делала мама, а потом недолгое время – Дже. Иногда, когда Грир заходила к нему во время школьных, а потом и университетских каникул, она на автомате поднимала с пола брошенные спортивные носки или пустую бутылку из-под спортивного напитка. Всю его жизнь женщины убирали за ним, готовили ему еду, а он только сейчас это осознал.
Иногда, орудуя пылесосом на персидских коврах профессора Ньюмен или раздирая на тряпки старую принстонскую футболку, он вспоминал про Дже Матапан – и почему-то страшно жалел, что там, в Маниле, почти с ней не разговаривал, а ведь она дотрагивалась до самой интимной его одежды, разгребала его свинарник. Один только раз он попытался побеседовать с ней подольше, но вышло страшно неловко. Она склонилась над унитазом в их общем сортире, отскребая буро-розовый круг, оставшийся от их мочи и какашек, плюс от блевотины, которую исторг из себя Макбрайд после того, как они как-то вечером засиделись с клиентами за выпивкой в баре «Раффлс-Макати», Кори подошел к ней и спросил:
– Э… Дже?
Она подняла на него испуганные глаза, с петлеобразного ершика капала вода.
– Да, мистер Кори. Чего вам?
Дже была крошечной и невероятно худой, в серенькой ветровке, которую носила постоянно, волосы собраны под сеточку, как у работницы какого-нибудь фаст-фуда.
Он вспыхнул.
– Просто хотел узнать, все ли хорошо.
Она смотрела на него снизу вверх. Потом произнесла:
– Нет. Некоторые вещи нехорошо. Есть плохие вещи. Плохие люди. Террористы с Минданао.
Она восприняла вопрос буквально – просто не слышала никогда, чтобы «все хорошо» употребляли в таком значении. Он лишь неловко кивнул, как бы соглашаясь, и тогда она вновь сосредоточилась на уборке, на надраивании унитаза в квартире, которую Кори, Лоффлер и Макбрайд доводили до такого состояния отчасти потому, что были заняты, отчасти потому, что могли себе это позволить.
Снова оказавшись в доме своего детства, Кори научился наводить там чистоту так же, как наводил ее у Элейн Ньюмен. А еще он каждый вечер готовил матери ужин. Раньше ему не только не приходилось делать уборку, но он отродясь не готовил настоящей полноценной еды, ограничиваясь готовыми спагетти и рагу, которые достаточно было просто разогреть. Каждый день он просматривал мамины рецепты, написанные по-португальски: в первое время они казались такими же непонятными, как «научные» записки Альби. Но потом он взломал и этот шифр. «OL» означало óleo, растительное масло; «UP» – um pouco, немножечко, и так далее. Кори радовался своим способностям дешифровщика, а еда получалась отменно вкусной. Он понемногу зарабатывал, содержал дом в порядке, они нормально питались. Может, мама никогда и не оправится, но она ела и жила.
