И вот в этот самый вечер, лежа в темноте в своем роскошном доме, любимая младшая дочь двух очень достойных юристов сделала первый шаг по пути достижения этой полноты, которая, возможно, была равнозначна реальности. Опять же, слов для этого она подобрать не могла – пока. Слова придут позже, в большом количестве. Слова, которые она скажет другим женщинам, в постели или прижавшись к стене в переулке, скажет новым, ее саму изумляющим голосом – как изумляло ее и то, что сильные чувства, которые она испытывала всю свою жизнь, означали вот это самое. Что чувства эти равнялись гомосексуальности. Кто бы мог подумать? Да кто угодно, только не она сама.
Путь начался в тринадцать, и Фрэнни вернулась на него в шестнадцать, когда умудрилась добраться до женского бара в нью-йоркской Ист-Виллидж – он назывался «Бен-Гер». Родители считали, что она пошла с двумя подружками на мюзикл «Злая». Фрэнни даже придумала, как потом убедительно про него рассказать. Если спросят, она ответит: «Мне особенно понравилась тема „Навсегда“. Завораживает».
Друзья ее всей компанией отправились в театр Гершвина, а она устремилась в бар, про который прочитала в «Фем-фаталь», в статье «Куда двинуть теткам: обзор лучших лесбийских поилок в США». Само название сбивало с толку: «поилка» наводила на мысль о женской анатомии, и точно так же как и тогда, когда подруги ее спели скабрезную песню после бат-мицвы, она будто очнулась и вспомнила что-то родное – точно пришелец, получивший весточку с родной планеты.
И вот она оказалась в «Бен-Гере»: несовершеннолетняя, совершенно не подготовленная к тому, что ее ждет. Душным весенним вечером в узкое помещение – раньше здесь была польская забегаловка – набились женщины в топиках и прочих одежках для теплой погоды; они стояли и разговаривали лицом к лицу, грудь в грудь, настолько близко и тесно, насколько это возможно без поцелуев. Фрэнни была в футболке с кармашком, обрезанных джинсах и крепких ботинках: этакая сексуальная пацанка-герл-скаут или сексуальный женственный бойскаут, кому как больше нравится. Светлые волосы до плеч, подстриженные в линию – ей это казалось ненавязчиво, но откровенно сексуальным, прическа подсознательно притягивала женщин, которые выглядели так же, равно как и тех, которые выглядели более женственно. Такие ей тоже нравились, ее привлекала их женственность, равно как и потаенная зашифрованная тяга к другим женщинам, которую она в них ощущала. В баре пахло древесиной и пряностями. Зи вытащила чужое удостоверение личности (старшей сестры одной из подруг) и показала барменше в ретро-тенниске – на шее у той была маленькая татуировка, Бетти и Вероника
[17].
– Тебе чего налить, лапушка? – спросила барменша, и Фрэнни аж поежилась от удовольствия, что с ней так говорят.
– Пиво, – попросила она: не знала, положено ли указывать определенную марку. Барменша тут же нашла, что ей надо – отсюда пошло пожизненное пристрастие Фрэнни Эйзенстат к пиву, особенно к «Хайнекену», которое с тех пор всегда виделось ей именно в этой округлой руке. Фрэнни уселась на шаткую табуретку в углу, пила пиво и разглядывала зал с антропологическим интересом. Звучала музыка из молодости ее родителей, старая композиция «Eurythmics» «Сладкие сны» – она так и гремела в этой обувной коробке, набитой извивающимися женщинами, Фрэнни же откинула голову к стене и просто смотрела. Вскоре она поняла, что за ней наблюдают, покраснела от смущения, нагнула голову, потом посмотрела тоже. Смущение перешло в смятение, когда выяснилось, что смотрит на нее толстая светловолосая мамина секретарша Линда Мариани – та довольно долго не отводила глаз, а потом протолкалась к ней сквозь строй женщин.
– Фрэнни? – завопила она. – Фрэнни Эйзенстат? Ты – здесь?
Линда взяла Фрэнни за руку и вывела на крылечко возле бара. Обе обливались потом: шелковая блузка Линды промокла насквозь, косметика на лице подтаяла и растеклась. Она была сорокалетней лесбиянкой, и она задала Фрэнни вопрос:
– Ты здесь раньше бывала?
– Нет.
– Я так и подумала. Ни разу тебя не видела. А мама знает?
– Нет. – Это Фрэнни произнесла с нажимом. – А вы здесь раньше бывали?
Линда рассмеялась.
– Еще бы. Погоди-ка, – добавила она, – тебе же нельзя в бары. По возрасту.
– Я сама принимаю решения, – несмотря на вызывающий тон, Фрэнни смутилась. Она примеряла на себя совершенно новую личину, и дело принимало странный оборот.
– Не задавайся. Прилетит, – Линда вытерла лицо бумажным платком, на нем остались следы пудры. Фрэнни вдруг представилась муторная картинка: Линда Мариани занимается сексом, пудра отпечатывается на подушке.
Один из следующих ее визитов в «Бен-Гер» закончился-таки первым любовным приключением – с женщиной, которой на краткий миг выпало стать главной. Да и это главенство стало лишь следствием того, что Фрэнни к ней потянуло. Алане было восемнадцать лет – неправильный прикус, волосы, слишком тщательно выглаженные утюжком. Выяснилось, что она работает продавщицей, и хотя была она невзрачна и говорила не слишком складно, но когда она отвела Фрэнни в квартирку-студию своей старшей сестры в доме прямо за углом от бара, уже одного того, что Алана была женщиной и хотела Фрэнни, оказалось достаточно, чтобы встреча их стала решающей. Квартирка без прихожей на шестом этаже была разукрашена всякими безделушками и обставлена бамбуковой мебелью. На полках – ни одной книги, только мягкие игрушки в футболках с разными надписями. У енота на футболке было написано «Я С ЭТОЙ ДУРОЙ», а у крошечной зебры рядом с ним – «ДУРА». Фрэнни, которая выросла в просторном, со вкусом обставленном доме, где было много произведений искусства и книг – да ее и саму назвали в честь героини книги – ощутила некоторое презрение.
Но когда Алана приказала: «Ложись» – причем голосом, в котором Фрэнни впоследствии научилась опознавать напор безудержного желания – она подчинилась. Стоя над ней, Алана перекрестила руки и сняла блузку – под ней обнаружились маленькие, несколько пессимистичные груди. Потом она сняла с Фрэнни рубашку и узкие джинсы и вполне беззлобно поинтересовалась:
– В первый раз, да?
– Ага, – ответила Фрэнни, стараясь, чтобы это прозвучало бодро и залихватски, однако вышло на удивление ребячливо.
– Ладно. Тогда объясняю. Идея в том, чтобы получить удовольствие, ясно? Иначе зачем вообще этим заниматься? Нет никакого смысла докапываться, что все это значит и сложатся ли у нас отношения, потому что я могу тебе сразу сказать: не сложатся.
– Ясно, – ответила Фрэнни, а потом и оглянуться не успела, как Алана придвинулась к ней и дотянулась губами ей между ног – оп-па, женские губы у нее между ног, и они облизывали ее, умело, терпеливо, настойчиво. Сильные ощущения пришли сразу же, будто к лицу прижали маску с анестетиком, только в данном случае действие было обратным анестезии, от чего чувства не притуплялись, а усиливались. Она поддалась им с легкостью.
Фрэнни никогда больше не видела Алану, а вот в «Бен-Гере» побывала еще трижды – после чего родители выяснили, чем именно она занимается во время поездок в город. Однажды вечером, в выпускном классе, она, как всегда, доехала до дома поездом из Манхэттена, вошла и обнаружила, что мама дожидается ее на кухне в халате персикового цвета, хотя с тем же успехом могла бы надеть свою черную судейскую мантию. Судья Венди Эйзенстат посмотрела на дочь уверенно и хладнокровно и объявила:
