– Ужасно, что мы с тобой теперь в разных городах, – сказала она Грир, хотя они и до того, в принципе, виделись довольно редко. Зи иногда приезжала в Бруклин, но графики у них совсем не совпадали. О том, почему столько свободных учительских вакансий, почему ее взяли с такой готовностью, Зи размышлять не стала. Ей важнее всего было вырваться из юридической конторы. Вот она и убедила себя, что предложение очень лестное, хотя, если подумать, оснований для таких мыслей не было.
Обучение вместо обычных полутора месяцев свелось к двум с половиной неделям.
– Вы, похоже, быстро схватываете, – сказал молодой человек по имени Тим, проводивший обучение.
– Вы не могли бы написать это на бумажке и отправить моим родителям? – попросила Зи. – То-то они посмеются.
В Чикаго она снимала квартирку, которую оплачивали, пусть и ворча, ее родители – платили в «Учителе для каждого» на удивление мало.
– Тебе придется жить на барже в Китае, с такой-то зарплатой, – хмыкнула судья Венди.
– На работу оттуда далековато ездить, судья.
– Шути-шути, Фрэнни.
– Зи.
– Хорошо – Зи. Но должна тебе сказать честно: я против такой твоей работы, – заявила мать, которая решительно не одобряла ее шага, пусть и понимала, что работа полезная, даже благородная.
После молниеносной двухнедельной подготовки Зи отправилась преподавать историю в спецшколе «Восьмигранник учения». Предшественница Зи бросила работу крайне драматическим образом: прямо посреди урока всплеснула руками и осведомилась: «Ну и где тут учение? Где восьмигранник?» Ей нашли временную замену, но тот преподаватель не прошел методической подготовки, а все семь школ «Восьмигранника учения» (удивляло, что их семь, а не восемь, а дело заключалось в том, что в одном здании неправильно провели малярные работы и его закрыли на неопределенный срок всего за несколько дней до начала учебного года) теперь находились под патронажем «Учителя для каждого». Зи отправили в школу в Саут-Сайд, и на руках у нее был всего лишь формальный учебный план.
И вот она вошла в первый свой девятый класс: ожидала застать там полный хаос, но оказалось, что учеников будто бы напоили сонным зельем: в 8:20 утра, в продуваемом сквозняками помещении на третьем этаже, все они клонились на парты. В основном – афроамериканцы, несколько латиноамериканцев, парочка белых. Все они были ей не рады, не рады тому, что пришли в школу, да и тому, что вообще проснулись: надо сказать, что в этом Зи была с ними солидарна. Она хорошо помнила, что в старших классах чувствовала себя точно так же, и немедленно прониклась к ним сочувствием. Что ж, по крайней мере, у них будет сочувствующая учительница.
– Доброе утро, – начала она, без всякой нужды перекладывая немногочисленные предметы на своем столе, а потом села на немилосердно писклявый зеленый стул. Никто не ответил. – Да, похоже, утро недоброе, – добавила она. – Я бы даже сказала – хреновое.
– Ни фига себе, – высказался какой-то парень. Послышался невнятный смех, за ним последовало легкое удивление, потому что Зи засмеялась тоже, хотя шутка не показалась ей смешной. В чужой монастырь, подумала она, а за этим последовала другая мысль: еще бы я понимала, зачем вообще сюда пришла.
– На уроках вы иногда будете чувствовать себя неуверенно, поначалу даже часто, – наставлял ее Тим. – Это совершенно нормально.
Зи вспомнила эти слова и обвела класс взглядом.
– Меня зовут мисс Эйзенстат, я нынче вечером проведу вам урок, – выпалила Зи. – Рассказать, что у нас в меню?
На нее глянули хмурые лица.
– В каком смысле «нынче вечером»? – осведомилась одна девица.
– А че это за фиговина – меню? – спросила еще одна, с задней парты.
Зи застыдилась собственной шутки. О чем она думала – эти дети не ходят в выпендрежные рестораны, скорее всего, и вовсе не ходят в рестораны. По большей части получают бесплатные обеды. Она поняла, что если ей и удастся установить с ними связь, то не через жалкие попытки их позабавить или показаться совсем не такой, как предыдущая учительница, которая их бросила. Ей хотелось, чтобы в ней нуждались – или чтобы, как минимум, ее терпели. Не хотелось, чтобы они вывели ее из себя, заставили сбежать в середине учебного года, в середине учебного дня.
Если ты уже взрослый, ты не бросаешь начатого на полдороге. Не со всем в этой жизни можно «разобраться». В Райланде, на втором курсе, у Зи поначалу была соседка по комнате по имени Клаудия, от которой постоянно воняло – она не понимала, зачем нужно регулярно мыться. Судья Ричард Эйзенстат позвонил декану после того, как секретарша декана недолго думая объявила Зи, чтобы та молчала и терпела: не станет она никого никуда переселять. Однако после звонка судьи комната для нее неведомым образом нашлась, да еще и отдельная. Со многим можно разобраться – по сути, почти со всем. С этой историей Зи намеревалась разобраться самостоятельно. Она решила, что нужна этим ученикам. Посмотрела в их непроницаемые лица и начала подготовленный урок, посвященный Второй мировой войне. По классу почти тут же разлилось полное равнодушие, лишь время от времени кое-где вспыхивала анархия. Бывали дни, когда ее не слушал никто. Зи поймала себя на том, что умоляет их послушать, пытается подкупить. Парочка учеников ей реально хамили, включая одну крупную девицу, которая неуместно-писклявым голосом заявила: «Пошла в жопу» – в ответ на просьбу положить карандаш в конце контрольной; впрочем, она тут же расплакалась и принялась извиняться. Были походы к директору, иногда приходилось вызывать Большого Дейва, охранника – он только усугублял проблему, с его появлением склоки делались только громогласнее.
Звонила Грир, призывала ее: «Бросай ты это!», но Зи, чуть не плача, твердила: «Не могу я их бросить. Не могу». Испытывала она по большей части не страх, а невыносимое раздражение, даже ярость – в собственный адрес. Одновременно ее мутило от жалости при мысли о том, чего ее ученики не умеют, не знают, не имеют. У одного мальчика ужасно пахло изо рта, в итоге он смущенно признался, что у него нет ни зубной пасты, ни щетки, ни денег, чтобы их купить; она ему все купила. По просьбе Зи Грир присылала ей коробки с родительскими протеиновыми батончиками, а Зи сама покупала пачками толстые носки и перчатки – больше и больше перчаток. Было ощущение, что ничем ничему не поможешь, а она – очередная бестолочь, которая бросает бесполезные материальные блага в ненасытный вулкан.
Потом, в одно весеннее утро, когда Зи ждала поезда, пришла эсэмэска от Грир: «Можешь поговорить? Очень срочно». Зи перезвонила, и Грир захлебывающимся голосом сообщила страшную новость: братишка Кори попал под материнскую машину и погиб. Даже не зная конкретного ребенка, нетрудно было понять, что не может быть ничего страшнее его смерти. Зи в свои двадцать два года сумела увидеть эту смерть глазами ребенка, родителей и его брата одновременно. Грир рыдала, Зи очень хотелось ей что-то сказать, успокоить. Но они были в разных городах, жили каждая своей жизнью, так что в последовавшие недели Зи только и могла что посылать Грир эсэмэски как можно чаще, спрашивать: «Как ты там?» – при том что ответ знала заранее.
