Каждый день в обед, после сложного или невыносимого утра, Зи сидела в сторонке от остальных в учительской, выслушивая истории коллег – маленькие трагедии на уроках, жесткие противостояния, анекдоты про бюрократическое болото и не связанные с работой упоминания про планы на выходные – знакомства через Интернет, боулинг.
Иногда она приглядывалась к школьной методистке Ноэль Уильямс – та с первого дня относилась к ней с особым недружелюбием. Никогда не заговаривала с Зи в обеденный перерыв, сидела в небольшой компании административных работников, опрятно кушая йогурт из стаканчика, пластмассовая ложечка постукивала по бортикам и стенкам, спину она держала неестественно прямо. Доев, Ноэль собирала весь мусор в аккуратную кучку, практично уминая его обеими руками. За ней никогда не оставалось никаких следов. Ноэль Уильямс было двадцать девять лет, волосы у нее были подстрижены очень коротко, так что обозначалась безупречная, привлекательная форма черепа. В нежных ушах висело множество колец, одевалась она с подчеркнутой аккуратностью – никогда ни морщинки. Зи и себя считала по-своему стильной, однако совершенство Ноэль служило ей упреком.
Однажды, в середине дня, Зи, нервничая, уселась на продавленный диван рядом с методисткой – та совершенно очевидно не имела ни малейшего желания знакомиться с Зи, и уже само это подталкивало Зи искать ее расположения. Что такое Зи натворила, что Ноэль Уильямс ее терпеть не может?
Зи осведомилась:
– Вы давно работаете в Чикаго?
Ноэль смерила ее прямым оценивающим взглядом.
– Три года, – сказала она. – С самого открытия этой школы.
– Вот здорово.
– А до того училась в магистратуре. Потом работала в школе в пригороде.
– Там, наверное, было совсем не так, как здесь.
– Да, – подтвердила Ноэль, но не расплылась в саркастической ухмылке, не добавила никаких подробностей, чтобы показать, что здесь работать невозможно, они обе вляпались, и сарказм – единственный выход из положения. Она не проявляла ни сарказма, ни дружелюбия.
– Я просто еще совсем начинающая, – продолжала Зи. – Может, дадите какой совет? Мне трудно справляться.
– Могу ли я дать совет, как вам вести уроки? – уточнила Ноэль. – Во-первых, я не учитель. Во-вторых, мне кажется, вам уже дали все необходимые советы по ходу подготовки, разве нет?
«Разве нет?» – Зи едва удержалась, чтобы ее не передразнить. Вот сука, подумала она.
– Ну, я прошла экспресс-курс по преподаванию истории, – пояснила она. – Но учить реальных старшеклассников – совсем другое дело. А учить этих детей… да мы почти не учимся. Слишком много проблем, слишком часто отвлекаемся. Я едва не в отчаянии.
– Понятно. – К этому Ноэль ничего не добавила.
Повисло холодное молчание, Зи по ходу дела ела бутерброд, который нынче утром наспех соорудила в своей крошечной кухоньке. Из размякшего хлеба вываливались внутренности, разнородные ингредиенты, которые вряд ли стоило соединять: ломтики яблока, несколько целых морковок, едва родившихся на свет, кудряшок капусты – кружево елизаветинской дамы, все это неплотно скреплено мазком мисо и шлепком обезжиренного майонеза из тюбика, который она купила за углом в первый одинокий вечер после переезда в этот город, где тогда еще никого не знала.
Ноэль следила, как овощи шлепаются Зи на колени – неужели она действительно улыбнулась? Несколько недовольной улыбкой, с которой наблюдала, как Зи обляпалась с ног до головы? Зи промокнула блузку жесткой коричневой бумажкой из диспенсера, остался длинный масляный след, а когда она подняла глаза, чтобы сказать Ноэль еще что-то, пневматическая дверь учительской уже закрывалась, а Ноэль спешила разбираться с какой-то очередной проблемой.
Так могло продолжаться довольно долго – методистка вела себя грубо и враждебно, Зи продолжала к ней подмазываться, – кончиться могло тем, что Ноэль пришлось бы сказать:
– Зи, вы чего добиваетесь? Не пора прекратить? Или не видите, что вы меня раздражаете?
Но вместо этого в середине одного учебного дня – Зи отработала примерно месяц – ее ученица Шара Пик произнесла:
– Мисс Эйзенстат?
Зи стояла у доски, составляя хронологическую таблицу событий с 1939 по 1945 год. Некоторым, похоже, было интересно: был в классе один ученик, Дерек Джонсон, который уже знал про войну абсолютно все и охотно участвовал в обсуждении.
– Да? – сказала Зи.
– Можно мне выйти? – осведомилась Шара, потом поднялась и закачалась над партой. Приспичило ей, нужно бы поскорее. Шара была белая, полноватая, вокруг нее постоянно царил хаос. Смятые листы бумаги, протекающие ручки, бисерины, вываливающиеся невесть откуда. Остальные ученики ее игнорировали, считали тупой и жалкой, в компании не приглашали. В обед она сидела в одиночестве, таращилась в пустоту и жевала чипсы – считая их нормальной едой. Заместитель директора сообщил Зи, что Шара «в группе риска». Родители ее сидели на метадоне, время от времени подлечивались, а Шару с сестрами недавно переселили к доброй, но полуслепой бабушке.
Год назад родители однажды явились вдвоем на родительское собрание в совершенно невменяемом состоянии. «Плохи там дела», – предупредили Зи, поэтому она внимательно следила за Шарой: та постоянно сидела в классе в пальто с этаким эскимосским капюшоном – Зи видела похожий на обложке альбома Пола Саймона, который в ее детские годы слушали родители. Шара часто дремала, и это тревожило Зи, которая постоянно высматривала в этой уязвимой девочке признаки наркозависимости. Зато каждый раз, когда они писали в классе сочинение, Шара наваливалась на парту, растопырив локти и высунув язык – поза ее говорила о глубокой, трогательно-детской сосредоточенности, – и создавала творения, неожиданно сильные по чувству. Возможно, в ней и таится скрытая восприимчивость к знаниям, а может, и талант.
– Да, конечно, – сказала Зи, а сама осталась у доски, составляя список факторов, приведших к войне. Она все писала и писала крошечными буквами, в результате на доске как бы образовалась мелкая металлическая сетка – притом что в тетрадки за ней переписывали лишь несколько учеников. Остальные глазели на нее с пониманием, непониманием или вовсе с пустотой во взгляде, а мальчик по имени Энтони за передней партой вдохновенно рисовал в тетради – проработанные изображения черепов и чертей, весьма впечатляющие, хотя и свидетельствующие об увлечении сатанизмом, о котором, наверное, следовало доложить директору.
Девочка на задней парте красила накладные ногти, положив руку поверх тетради, едкий запах долетал до самой доски. Он становился все сильнее, фломастер, которым водила Зи, время от времени пронзительно взвизгивал, подростки в классе ерзали, устраивались то так, то сяк. Наконец кто-то завыл по-волчьи, в качестве шутки. День выдался муторный, но до конца урока оставалось всего тринадцать минут. Зи собиралась дать им задание сделать записи в дневниках, а потом можно будет послушать песню, которую кто-то поставит на телефоне – это обычно вызывало интерес. Но тут в голову вдруг ударило – с той же силой, с какой запах лака ударил в нос: Шара так и не вернулась из туалета. Зи послала Тейлор Клейтон посмотреть, и хотя Тейлор вообще-то была копушей, тут она примчалась назад через несколько секунд, постучала по дверному косяку и объявила:
