– Прости меня, – произнес Эммет. – Не знаю, что на меня нашло. Я ее хотел. Хотел чего-то, что… взбудоражило бы меня во всех отношениях. Знаю, что это подло. Но, Мадлен, я чувствую, что вся моя жизнь – какое-то болото. Эти чертовы коллеги. Там и поговорить-то не с кем, ни одного партнера для спарринга.
– Вот, выходит, что у вас с ней было? Спарринг?
– В определенном смысле.
– Боюсь, в словаре Вебстера такое значение этого слова не зафиксировано.
А потом Мадлен умолкла – она сосредоточилась, пытаясь найти выход, который спас бы ее брак. И в конце концов произнесла:
– Так. Вот какое я приняла решение. Я хочу, чтобы ты никогда больше ее не видел.
– Тебе повезло. Она хочет того же самого.
– А ты собирался ее переубедить, верно? Заставить с тобой увидеться. А уж убеждать-то ты умеешь. Тебе просто скучно, Эммет. И твоя скука представляет реальную опасность и для меня, и для нас. Скажи, чем можно развеять твою скуку? Работой?
– Я и так работаю. Работаю над печеньем с шоколадом и ванильным кремом и над крекерами со вкусом курицы.
– Я имею в виду работу, которая будет тебе по душе, – поправила она. – И чтобы ставки были высоки.
– Мне такого даже не представить.
– Работу, которая бы тебя занимала, вызывала азарт, будто интересная и сексуальная женщина, где рядом были бы люди, с которыми можно устраивать спарринг в офисе. Ты заключал бы сделки. Крупные, из тех, где на кону жизнь и смерть. Как тебе такая мысль? Будоражит?
Он посмотрел на жену тихо, без всякого выражения.
– Что ты имеешь в виду?
На следующий день Мадлен перевела колоссальную сумму денег из фамильного капитала Траттов на счет, открытый на его имя, – этот поступок противоречил всем договоренностям, которых они достигли перед свадьбой по настоянию ее ханжей-родителей. Она будто бы платила выкуп за каких-то заложников. На эти деньги он в 1974 году основал «Шрейдер-капитал». То, что в названии фирмы будет его фамилия, само собой разумелось: ему было важно, чтобы она зазвучала в полный голос. Это послужило бы доказательством его состоятельности для ее родителей, ее самой, всех остальных. Впоследствии венчурные фирмы и хедж-фонды стали получать названия, из которых торчали мечи в ножнах, над которыми высились замковые бастионы. Фонд «Мансарда». Акционерное общество «Бастион». Трест «Расщепленный дуб». Идея была в том, чтобы само название фирмы или треста несло в себе намек на крепость, способную противостоять армиям захватчиков. В итоге контор расплодилось столько, что незанятых подходящих слов не осталось совсем. Именно так писатели не один век растаскивают красивые формулировки из пьес Шекспира на заглавия своих романов, все уже разбазарили, кроме фраз совсем уж бессмысленных. Скоро, подумал Эммет, начнут писать романы под названием «Входит страж».
Эммет, который, благодаря своей причудливой памяти, все новое осваивал стремительно и жадно, с самого начала окружил себя толковыми советниками-финансистами. «Шрейдер-капитал» на диво быстро пошел в гору, и со временем Эммет сколотил состояние, в разы превосходившее состояние семьи Мадлен.
– Я теперь могу есть Траттов на завтрак, обед и ужин, – часто говорил он жене, которой навеки остался признателен. Ей это льстило – она поняла, что и сама всегда терпеть не могла своих родителей. Страшно претенциозные люди. Отец иногда ходил с моноклем.
Но до того случилась еще одна вещь. На утро после того, как он провел ночь, за размышлениями в темной гостиной, – когда Мадлен согласилась при одном условии дать Эммету денег на открытие собственной фирмы – она заявила:
– И еще ты должен прямо сейчас ей позвонить. Этой самой Фейт Фрэнк.
– Что?
Они сидели за столом и завтракали. Экономка принесла нарезанные половинками грейпфруты, и Эбби как раз спросила у родителей:
– А почему он называется «грейпфрут», хотя правильнее было бы «грейпфрукт»?
– Я хочу с ней поговорить, – объявила Мадлен.
Ему пришлось уйти в кабинет, набрать номер Фейт и передать трубку жене; мучаясь унижением, он сидел рядом, пока Мадлен рассказывала Фейт, что отдавать ей Эммета не собирается. «Он стоял со мной перед алтарем во время венчания», – прошипела она, и Эммет вспомнил день их свадьбы, как ему тогда было неловко стоять в церкви в кургузом костюме. По счастью, Фейт тут же бросила трубку, но и ей, видимо, все это показалось страшно унизительным. Эммет долго мучился угрызениями совести из-за того, что позволил Мадлен так поступить с Фейт. Странный то был миг, противоестественный: одна женщина хотела доказать другой свое превосходство, у него на глазах, а он ей позволил. Он проявил непростительную слабость, за что ему было стыдно.
После разговора по телефону Мадлен отправилась наверх в спальню и за стол больше не вернулась, а вот Эммет вернулся. Эбби сидела там одна, ковыряясь в тарелке. Тут Эммет вдруг вспомнил, схватил свой пиджак, который накануне оставил на стуле у дверей. Ощупал карманы, а потом вручил дочери бумажный зонтик, объявив:
– Это тебе.
– Ой, спасибо папочка! – сказала она. – Какой маленький! Очень понравится моей кукле Веронике-Розе.
Порой, хотя и совсем нечасто, ему все-таки удавалось доставить женщине удовольствие.
Эммет Шрейдер, по сути, больше ни разу не говорил с Фейт Фрэнк все следующие сорок лет. Он превратился в крупного бизнесмена, появлялся на обложке «Форчун», а она стала популярной сострадательной героиней всех женщин. Раз примерно в десятилетие они случайно оказывались в одной и той же огромной зале с высокими потолками, на каком-нибудь великосветском мероприятии. Но он неизменно оказывался в этой зале вместе с Мадлен, которая со временем обрела облик фигуры на носу корабля – волосы лежали ровно, будто вырезанные из дерева, платья струились величественно, скрывая могучее тело, когда-то возбуждавшее в нем желание – когда оно еще не было таким могучим.
Эммет вполне регулярно спал с другими женщинами, однако с годами это превратилось в своего рода зарядку, как будто его члену нужно было время от времени заняться аэробикой, равно как и его сердцу – ах, его сердцу. Ни одна из женщин, с которыми он спал, его не интересовала: Мадлен поставила такое условие, и он соблюдал его неукоснительно. Среди них не было ни одной, похожей на Фейт.
По мере того, как Мадлен старела и отдалялась, она, как это ни парадоксально, делалась все более интересной и уж всяко более сострадательной. Интересность как раз и проистекала из сострадательности – Мадлен жертвовала большие деньги на всякие прогрессивные начинания, в том числе и связанные с правами женщин. Она входила не только в правления музеев, но и в правление женских клиник в Бронксе и Оклахоме. С Фейт ей случалось сталкиваться и в отсутствие Эммета – однажды так вышло, что они сидели, испытывая сильнейшую неловкость, всего в трех стульях друг от друга на ужине, посвященном родовспоможению в Африке. Они не обменялись ни словом. Фотографии на экране – девочки с перекошенными лицами, девочки, страдающие от акушерского свища
[22] – какое ужасное название – заслонили собой давний образ молодой Фейт Фрэнк, и того, как Эммет с ней переспал, и как в ту ночь родилась его любовь.
