– Ты представляешь, что она придумала? Стала нюхать эфир.
– Изобретательно, – сказал Пьер. – С какой целью?
– Она глубоко несчастна, – отвечала Франсуаза. – Это сильнее нее, Ксавьер всегда дрожала перед опасностью, но при этом опасность неодолимо притягивала ее, она никогда не умела вести себя осторожно.
– Бедняжка, – с нескрываемой насмешкой сказал Пьер. – Что же с ней такое стряслось?
Повлажневшими руками Франсуаза теребила носовой платок.
– Ты оставил пустоту в ее жизни, – произнесла она шутливым тоном, прозвучавшим фальшиво.
Лицо Пьера посуровело.
– Я огорчен этим, – сказал он. – Но что ты хочешь, чтобы я сделал?
Франсуаза крепче стиснула свой платок; рана была еще свежа! С первых же слов Пьер перешел к обороне, он говорил уже не дружески. Она собралась с духом.
– Ты решительно не предполагаешь когда-нибудь встретиться с ней?
Пьер холодно взглянул на нее.
– А-а! – протянул он. – Она поручила тебе прощупать меня?
Голос Франсуазы тоже в свою очередь посуровел.
– Это я ей предложила, – сказала она. – Когда поняла, как сильно она о тебе сожалеет.
– Понимаю, – сказал Пьер. – Она растопила твое сердце комедиями эфироманки.
Франсуаза покраснела. Она знала, что в трагизме Ксавьер присутствовало самолюбование и что сама она позволила управлять собой, но резкий тон Пьера заставил ее упорствовать.
– Говорить легко, – сказала она. – Тебе плевать на судьбу Ксавьер, ладно, но дело в том, что она смешана с грязью, и это из-за тебя!
– Из-за меня! – возмутился Пьер. – Прекрасно, ничего не скажешь! – Поднявшись, он, усмехаясь, встал перед Франсуазой. – Ты хочешь, чтобы я каждый вечер за руку отводил ее в постель Жербера? Это то, что ей надо, чтобы ее душонка была спокойна?
Франсуаза сделала над собой усилие: она ничего не добьется, если рассердится.
– Ты прекрасно знаешь, что, расставаясь, ты наговорил ей таких жестоких вещей, что даже менее гордая особа, чем она, не могла бы опомниться. Только ты один можешь это исправить.
– Извини меня, – сказал Пьер. – Я не мешаю тебе практиковать прощение оскорблений, но в себе я не нахожу призвания сестры милосердия.
Франсуаза почувствовала себя задетой за живое столь презрительным тоном.
– В конце концов, не такое уж преступление переспать с Жербером – она была свободна и ничего тебе не обещала. Тебе это было тяжело, но ты прекрасно знаешь, что ты получил бы свою долю, если бы захотел. – Она упала в кресло. – Я нахожу твою обиду на нее сексуальной и мелочной. Ты похож на человека, который сердится на женщину, которой не овладел. Мне кажется это недостойным тебя.
Она с тревогой ждала. Удар был нанесен. В глазах Пьера мелькнула ненависть.
– Я сержусь на нее за ее кокетство и предательство. Зачем она позволяла мне целовать ее? Зачем все эти нежные улыбки? Почему она уверяла, что любит меня?
– Но она была искренна, она дорожит тобой, – сказала Франсуаза. Жестокие воспоминания прихлынули вдруг к ее сердцу. – К тому же ты сам требовал ее любви, – продолжала она. – Ты прекрасно знаешь, что она была потрясена, когда ты в первый раз произнес это слово.
– Ты намекаешь, что она не любила меня? – спросил Пьер.
Никогда еще он не смотрел на Франсуазу с такой нескрываемой ненавистью.
– Я этого не говорю, – отвечала Франсуаза. – Я говорю, что было в этой любви что-то принудительное, так ускоряют, например, цветение какого-нибудь растения. Ты все время требовал большего: в сближении, в насыщенности отношений.
– Ты довольно забавно воспроизводишь историю, – с недоброй улыбкой заметил Пьер. – Это ведь она стала в конечном счете такой требовательной, что пришлось остановить ее, поскольку она требовала ни больше ни меньше как пожертвовать тобой.
Франсуаза сразу утратила уверенность. Это правда: из-за верности ей Пьер потерял Ксавьер. Не сожалел ли он об этом? Не винит ли он теперь ее за то, что совершил в безотчетном порыве?
– Если бы она заполучила меня целиком, то готова была любить меня со всей страстью, – продолжал Пьер. – Она переспала с Жербером в наказание мне за то, что я не предал тебя: согласись, что все это скорее нечестно. Меня удивляет, что ты встаешь на ее сторону!
– Я не встаю на ее сторону, – тихо отвечала Франсуаза. Она чувствовала, что губы ее начинают дрожать. Одним своим словом Пьер пробудил в ней жгучую обиду; почему она упорно вставала на сторону Ксавьер? – Она так несчастна, – прошептала Франсуаза.
Она провела пальцами по векам, плакать она не хотела, но вдруг оказалась ввергнутой в пучину бездонного отчаяния. Она уже ни в чем не разбиралась, она устала искать выход. Она знала только то, что любит Пьера, и лишь его одного.
– Думаешь, я так уж счастлив? – сказал Пьер.
Франсуазу охватила такая щемящая тоска, что с губ ее готов был сорваться крик. Она стиснула зубы, но хлынули слезы. К сердцу ее подступило страдание Пьера; кроме его любви, все другое на земле не в счет, а весь этот месяц, когда он нуждался в ней, она предоставила ему отбиваться одному; было слишком поздно просить у него прощения, она слишком от него отдалилась, чтобы он все еще желал ее помощи.
– Не плачь, – с некоторым нетерпением сказал Пьер. Он без сочувствия смотрел на нее; Франсуаза прекрасно знала, что, восстав против него, она не имела права навязывать ему еще и слезы, но в ней смешалось все, и страдания, и сожаления. – Прошу тебя, успокойся, – сказал Пьер.
Она не могла успокоиться, она по собственной вине потеряла его, и ей не хватит всей жизни, чтобы оплакать это. Она закрыла лицо руками, Пьер шагал по комнате взад и вперед, но она уже о нем не беспокоилась, она утратила всякую власть над своим телом, мысли от нее ускользали, она была похожа на старую, разлаженную машину.
Внезапно Франсуаза почувствовала на своем плече руку Пьера. Она подняла глаза.
– Теперь ты меня ненавидишь, – сказала она.
– Да нет же, никакой ненависти, – с натянутой улыбкой отвечал он.
Франсуаза уцепилась за его руку.
– Знаешь, – произнесла она прерывающимся голосом, – я не так уж дружна с Ксавьер, но я чувствую на себе ответственность; десять месяцев назад она была молодой, пылкой, полной надежд, теперь это жалкая личность.
– В Руане она тоже была в плачевном состоянии и все время говорила о самоубийстве, – заметил Пьер.
– Это было не то, – отозвалась Франсуаза.
Она снова заплакала; это было мучительно, стоило ей представить себе бледное лицо Ксавьер, и она уже не могла решиться пожертвовать ею, пусть даже ради счастья Пьера. На мгновение она замерла, не отпуская руку, безжизненно лежавшую на ее плече. Пьер молча смотрел на нее. Потом, наконец, произнес:
