– Кое-что я все-таки знаю. Например, что грех любить девушку и не показывать ей этого.
– Ай, оставь, – отмахнулся Леоне.
– Ты даже не понимаешь, как тебе повезло. Однажды поймешь, но будет слишком поздно, – выпалил сын напоследок и оставил отца одного на кухне.
По пути к себе на второй этаж он увидел, что мать сидит в гостиной у радио. Розарии было сорок лет, и седина только начинала пробиваться в ее черных волосах. Она сохранила стройную фигуру, а черты лица выдавали коренную венецианку – точеный нос, прекрасные карие глаза.
Розария украсила их скромный дом как смогла: покрасила стены в веселый желтый цвет, то и дело до блеска натирала воском серый линолеум, сшила муслиновые занавески – вроде простые, но по-своему изящные, с оборочками по низу. Украшения для рождественской елки она тоже изготовила своими руками, и теперь эти невесомые, будто сотканные из паутинок кружевные звездочки эффектно свисали с колючих ветвей. Саверио не раз замечал, что мать изо всех сил старается привнести хоть немного красоты в их жизнь.
– С тобой все хорошо, Ма? – заботливо спросил он.
– Да, да. – Она отмахнулась от сына тем же жестом, который только что сделал ее муж.
– Мне очень жаль, что так вышло.
– Стул починить не получится, – вздохнула она. – По-моему, с этим не справится и десяток столяров. Дерево уже никуда не годится. Пойдет на розжиг.
– Я куплю тебе новый стул.
– Лучше отложи деньги.
– Я так и сделал, Ма. Они наверху, под матрацем. Когда я наконец-то потратил деньги на что-то красивое, ничего хорошего из этого не вышло.
– Очень жаль, – сказала мать.
– Может, в следующий раз получится, – улыбнулся Саверио.
– Мне нравится наша елка, – заметила Розария, разглядывая елку от пола до макушки. – Будет грустно ее разбирать после Богоявления.
– Ты здорово ее украсила.
– Спасибо, Сав.
– Ты купила мне шляпу? – Саверио поднял стоявшую под елкой большую круглую коробку в оберточной бумаге.
– Да ты подглядел!
– Не-а, просто догадался по коробке, она ведь круглая.
– Я ее плохо завернула, – сказала мать извиняющимся тоном.
– Все отлично, Ма.
– Надеюсь, она тебе понравится.
– Шляпа мне нужна.
– Я знаю. – Она понизила голос: – В кепке ты не произведешь впечатления на руководителей оркестра. А я хочу, чтобы ты пошел на то прослушивание.
– Мне бы тоже хотелось, Ма.
– Ты всю душу вкладываешь в пение.
– Я верю в то, о чем пою, – признался он.
– Вот потому это так трогает людей.
Саверио сел рядом с матерью.
– Например, слова «В яслях дремлет дитя», – сказал он.
Розария обняла сына.
– Их написал человек, который держал на руках младенца, – улыбнулась она.
Саверио попытался отстраниться, но мать не отпускала и только крепче сжала его в объятиях.
– Ты навсегда останешься моим малышом.
– Ма! – смутился он.
– Я вырастила хорошего сына. Настоящего артиста. Я хочу, чтобы ты им стал. Помнишь, ты раньше писал стихи. Ты ведь мог бы сочинять песни – такие, как эта.
– Наверное, можно попробовать, – согласился он.
– Надо пробовать. Надо использовать свой талант. Грех этого не делать.
– Мне нравится петь в церкви.
– Ты ведь знаешь, когда в семье Пепаретти режут свинью, миссис Пепаретти всегда приносит мне кусок лопатки. А я люблю потушить ее в горшке, под соусом. В один год она принесла мясо, а оно не влезло в мой горшок. Кость оказалась слишком велика для моего несчастного горшка. Не было никакой возможности приготовить это мясо. Так что мне пришлось вернуть ей лопатку, иначе свинина так бы и пропала. Мне кажется, у тебя похожий случай: ты перерос свой горшок. Тебе тесно в хоре церкви Святого Семейства, а летний фестиваль в Дирборне всего лишь для любителей. Пора найти нечто побольше и получше, – заключила Розария.
– А как я узнаю, что мне это по зубам?
– Это проще всего. Если ты будешь нравиться людям, они тебе это покажут. А не понравишься, всегда сможешь вернуться на конвейер.
– Ты говорила об этом с Па?
– Нет. Он бы только обиделся. Твой отец не видит картин и не слышит музыки. Он человек ответственный.
– Вот как ты это называешь?
– Он твой отец, – напомнила ему Розария, хотя в этом не было нужды. Леоне был светилом в их маленькой солнечной системе; помимо них, больше ни для кого там не оставалось места. – Папа у нас практичный.
– А практичные люди не мечтают, – кивнул Саверио.
– Мечтают, просто о другом. Его мечта – сохранять за собой рабочее место, работать неделя за неделей, год за годом. Время от времени получать прибавку к зарплате. И чтобы хватало на аренду дома и можно было купить пальто, когда оно нужно ему, тебе или мне. Его мечта – обеспечить наши жизненные потребности. Он вырос в такой нищете, что для него еда, одежда, крыша над головой, даже самые простые, уже роскошь.
– Как и дети.
– О чем это ты? – удивилась Розария.
– Ма, почему у вас только один ребенок? Почему у вас не родилось больше детей?
– Я молилась: «Боже, пошли мне, что Тебе будет угодно». Он послал мне тебя, и все.
– Я хочу, чтобы у меня когда-нибудь было восемь детей.
– Целых восемь? – просияла Розария.
– Я хочу, чтобы у меня был дом, полный гомона, смеха, музыки, игр и детей. Здесь я один, и у нас слишком тихо. Хочу большой обеденный стол, за которым будут собираться все, кого я люблю. Хочу быть отцом, ответственным человеком. Но я не превращусь в такого, как он. Я буду доволен своей судьбой. Если мне достанется хорошая жена, уж я-то точно не стану ходить с унылым лицом. Я сделаю так, чтобы меня постоянно окружали люди. Хочу столько детей, чтобы мне трудно было их всех пересчитать и запомнить. Хочу быть таким, как мистер Дереа, – когда он зовет своих ребят домой, то путается, потому что не может припомнить всех имен. Хочу быть таким же озадаченным и не помнить, кто есть кто. Хочу, чтобы Рождество проходило шумно и все пели песни.
– В моем детстве дома у нас все было именно так. Только мы праздновали еще и Богоявление, после Рождества. Семья Мараско любила отмечать Рождество с толком и без спешки. Мы пели все рождественские гимны, шли на полночную мессу, а потом каждый обязательно получал что-нибудь особенное – пирог со смоквами, конфетку. На подарки нам не очень-то хватало.
– Как, у вас не было подарков? – удивился Саверио.
– У нас не было ничего, кроме друг друга.
