Сначала Джо увидела ее на первом курсе – на «Введении в философию». Джо села в центре аудитории, профессор Гласс начал лекцию, и тут дверь распахнулась. Стройная темноволосая девушка с невероятно бледной кожей и светлыми глазами, обрамленными густыми ресницами, торопливо вошла и направилась к заднему ряду, оставляя за собой шлейф свежего цветочного аромата. «Простите, извините, прошу прощения», – бормотала она, пробираясь к свободному месту, сбрасывая с плеч дорогой плащ и небрежно опуская его на соседний стул. Длинные волосы студентки были собраны впереди в высокую прическу, сзади свисали свободно.
Профессор Гласс удивленно поднял кустистые брови.
– А вы у нас кто? – спросил профессор.
Раздались смешки.
– Шелли Финкельбайн, – ответила Шелли. Голос у нее был низкий и уверенный, и если профессор ожидал, что она смутится или начнет извиняться, то его ждало разочарование.
После короткой заминки он вернулся к рассказу о мыслителях античности. Темноволосая голова Шелли склонилась над блокнотом. Джо заставила себя отвернуться и сосредоточилась на записях. Два дня спустя на том же предмете Шелли не показалась, на следующей неделе тоже, и Джо предположила, что та решила больше не ходить.
Во второй раз она увидела Шелли на сцене – на вершине фанерной башни в роли Джульетты в спектакле «Ромео и Джульетта» в постановке «МУШКЕТа», университетской театральной труппы. Как объяснила Рейчел Бернбах, аббревиатура расшифровывалась как Мичиганская университетская школа музыки, театра и танца, которая до пятьдесят шестого года была исключительно мужским коллективом и называлась просто Школа оперной музыки. Сперва Джо не узнала Шелли в длинном белокуром парике, потом заметила знакомый изгиб скул и контраст между бледной кожей и темными бровями.
– Отринь отца да имя измени, а если нет, меня женою сделай, чтоб Капулетти больше мне не быть, – продекламировала она тем же притягательно низким голосом, которым ответила профессору.
Джо не понимала, то ли Шелли действительно хорошая актриса, то ли просто в ее вкусе, но оторвать глаз от сцены не могла долго.
– Она – богачка, – сообщила Рейчел, подруга-активистка из организации «Студенты за демократическое общество», с которой Джо пошла смотреть пьесу. Когда Джо описала появление Шелли на единственной лекции по философии, Рейчел кивнула и заметила: – Вполне в ее духе. Я слышала, что она меняла специальность раза четыре. – Рейчел знала про нее много историй: как Шелли заявилась в колледж Энн-Арбор на красном кабриолете Volkswagen Karmann Ghia с золотой именной табличкой на водительской дверце, как сожгла мотор, не зная, что в нем надо менять масло. Джо, отец которой буквально пылинки сдувал со своих машин, поморщилась, и Рейчел кивнула. – Я слышала, предки просто взяли и купили ей новое авто. – Джо узнала, что Шелли была единственной девушкой, участвующей в еженедельной игре в покер в Sigma Alpha Mu, студенческом братстве, и чаще выигрывала, чем проигрывала, а еще встречалась с президентом братства и бросила его ради тридцатидвухлетнего синоптика, ведущего прогноз погоды на местном канале.
– Она по-прежнему с ним? – разочарованно спросила Джо.
Рейчел невольно поморщилась.
– Всякое говорят, – неопределенно заметила она, не желая вдаваться в подробности.
В третий раз Джо увидела Шелли Финкельбайн месяц спустя на первой полосе университетской газеты Michigan Daily. Ничем не примечательный заголовок гласил: «Декан по студенческим вопросам разъясняет правила внутреннего распорядка», зато фотография бросалась в глаза сразу. Декан в очках «кошачьи глазки» и с нелепой челкой а-ля мамаша Эйзенхауэр сидит за столом с мрачным видом. Перед ней стоит Шелли Финкельбайн – рот перекошен, рука с указательным пальцем вытянута. «Мисс Финкельбайн, второкурсница, проживает в женском пансионе за пределами кампуса». «Когда комендант отказалась впустить возлюбленного мисс Финкельбайн, негра, в ее комнату, мисс Финкельбайн обратилась за разъяснениями к декану». Та объяснила Шелли, что хозяева пансионов вправе устанавливать собственные правила. Шелли заявила, что они обязаны придерживаться единых для всех общежитий правил.
Джо дочитала статью до конца, затем внимательно рассмотрела черно-белую фотографию. Несмотря на открытый рот и искаженное в крике лицо, Шелли Финкельбайн выглядела восхитительно. Прелестная и политически грамотная девушка. Не то что Линетт – хорошенькая, недалекая, прячущая голову в песок глупышка, которой и дела нет до происходящего за пределами ее тесного мирка.
В пятницу в конце ноября Джо сидела на лекции по антропологии, вполуха слушая лектора и размышляя о планах на выходные. Профессор Фляйс стоял перед классом, ожидая ответа на вопрос о трех принципах естественного отбора, и вдруг в аудиторию вбежал студент с воплем: «Президента застрелили!»
Студенты переглянулись. Джо подумала, что речь идет о Харлане Хэтчере, президенте Мичиганского университета, но юноша, имя которого Джо так и не узнала, быстро прояснил недоразумение.
– Кеннеди! – воскликнул он. – В кортеж стрелял снайпер. Президент мертв!
«Нет, – подумала Джо. – Этого не может быть».
Только в июне, когда Джо ездила домой на выходные, она сидела в гостиной рядом с сестрой на затянутом целлофаном диване и смотрела по телевизору, как президент произносит свою речь о гражданских правах, говоря с сильным бостонским акцентом, и объявляет: «Мы выступаем за свободу во всем мире, и мы действительно верим в то, что говорим… Но можем ли мы сказать миру и, что более важно, друг другу, что эта земля свободна, если не считать негров; что у нас нет граждан второго сорта, кроме негров, что у нас нет классовой системы, нет гетто, нет господствующей расы, нет дискриминации, кроме как по отношению к неграм?»
– Как по мне, так с неграми все нормально, – заявила Сара из кухни, где гладила постельное белье.
– Нет, мама, у негров все далеко не нормально, – возразила Джо.
– Ну вот, начинается, – пробормотала Бетти.
– Я всего лишь имела в виду, что никто не станет принимать специальных законов, чтобы помочь евреям, – пояснила Сара.
– По-моему, евреям живется проще. Нас вроде никто не ввозил в эту страну в качестве личной собственности.
– Ну, может, рабами мы и не были, но с распростертыми объятиями нас тоже не встречали. Помнишь про лайнер St. Louis?
Джо кивнула. В еврейской школе им чуть ли не каждую неделю рассказывали про шесть миллионов жертв холокоста и про «Плавание обреченных» – в тысяча девятьсот тридцать девятом году США не приняли лайнер с девятьюстами еврейскими беженцами на борту, потому что правительство сочло пассажиров шпионами.
– Я ведь говорила вам, как тяжело мне пришлось в детстве. И никто не издавал никаких законов для того, чтобы помочь евреям с работой и жильем.
– Вот именно, – кивнула Джо. – Ты знаешь, каково подвергаться дискриминации. Неужели ты хочешь, чтобы от нее страдали другие?
