– Словно дитя малое. Котенок-то вам зачем? – нахмурился он.
– Говорю же вам, Матвей Гаврилович, замерзнет он, жало мне.
Окатив девушку недовольным взором, он более ничего не сказал и начал понукать лошадей, чтобы те сдвинулись с места. Котенок вновь спрятался в Варину шубку, а девушка облегченно вздохнула, думая о том, что этот котенок хоть как-то был связан с любимым Алексеем.
Почти полпути они проехали в молчании, как вдруг Матвей, бросая косые взоры на сидящую рядом девушку, заметил:
– Сморю, не очень-то ваш брат обрадовался встрече.
– Ему не нравится видеть меня здесь, в этой обстановке, вот и все, – буркнула она в ответ, смотря вмиг увлажнившимися глазами вперед, на белую дорогу. – Ему неприятна даже мысль о том, что я буду жить здесь, в этом убогом нищем месте.
– Чего это у нас убогое место-то? – сердито осведомился Твердышев, нахмурившись. – По всей стране люди так живут. Это вы, дорогуша, привыкли в столицах во дворцах танцевать, а жизни простых людей даже и не знаете. Что ж вы думаете, празднества ваши в Петербурге и наряды разве не трудом крестьян куплены? А вы, дворяне, лишь бездельничать привыкли.
– И вы не боитесь говорить подобные вещи? – спросила удивленно Варенька, повернув к нему лицо, и возмущенно добавила, сверкая очами: – Да если мы были сейчас в Санкт-Петербурге, вас бы точно упекли в крепость за эти вольные речи!
– Не вам меня крепостью пугать, – оскалился он ей в лицо. – Мы не в Петербурге! У нас здесь свои порядки и законы!
Он вновь отвернулся к лошадям. Варя же, прокрутив его последнюю фразу пару раз в голове, не сдержавшись, выпалила:
– Слышала я про ваши законы. Арина Афанасьевна мне все рассказывает, как вы на своем заводе над людьми измываетесь и плетьми наказываете!
Стремительно обратив на девушку тяжелый взор зеленых глаз, Матвей угрожающе прищурился.
– А вы, что ж, думаете, рабочие добровольно по четырнадцать часов работать будут? – голосом, в котором слышался свинец, произнес он. – У меня мало людей, а заказов много, оттого и приходится жестким быть!
– Жестоким, вы хотели сказать? – поправила его Варя ехидно.
После ее слов Матвей резко натянул вожжи, и лошади остановились. Повернув к девушке побледневшее от бешенства лицо, Твердышев коротко прочеканил:
– А ну слазь!
Варя, опешив от его выпада, тут же стушевалась и опустила глаза на муфточку. Поджав губки, она замолчала, опустив голову. Она осознала, что перегнула палку. Ведь с авторитарным и жестким Твердышевым нельзя было так вызывающе разговаривать. Варя прекрасно понимала, что зависит от него. И если захочет, он сегодня же может выгнать ее из своего дома. Он и так сделал ей одолжение и повез к Алексею. Тотчас она засуетилась и, кусая губы, промямлила, нервно глядя на него:
– Простите меня, Матвей Гаврилович, я не подумала, что говорю.
– Не подумала она! – процедил он, испепеляя ее взглядом. – Еще баба меня учить жизни будет! Вот новость!
– Извините, но я вам не баба, – начала Варя осторожно. – А, во-вторых, вы сами начали о том, что я бездельница.
– А что, это разве неправда? – ощетинился он.
– Возможно, в столице при батюшке я вела праздную жизнь. Но здесь, в вашем доме, вы прекрасно знаете, что я помогаю по хозяйству Арине Афанасьевне.
– Помогает она! – пробубнил Матвей и стегнул лошадей, чтобы она поскакали. – Вы, Варвара Дмитриевна, в следующий раз думайте, прежде чем такие разговоры заводить. Я ведь вам не крепостной мужик в вашем петербургском имении. И вмиг могу вас из своего села выгнать. И поедете обратно в свою правильную столицу.
– Но я думала, что поселок и завод принадлежит Осокину Григорию Петровичу.
– Принадлежит, – кивнул Матвей и вновь бросил на нее тяжелый взор. – Только он мне дал безграничную власть надо всем и присмотр. В его отсутствие я могу сам порядок вершить. Так что после него я здесь первый судья!
Оставшуюся дорогу домой Варя не осмеливалась говорить с Твердышевым, понимая, что более не стоит злить его. Матвей же, то и дело искоса поглядывал на стройную девицу, которая сидела рядом, и все больше мрачнел. Странное сочетание надменности, изящества, некоего вызова в ее словах и ее прелести приводили его мысли в смятение. Варенька не была простой понятной бабой, с которыми он привык иметь дело. Она явно считала себя выше него и всячески пыталась это показать. И это более всего раздражало. Однако ее невозможная притягательная красота и некая дерзость, которая время от времени проскальзывала в ее словах, вызывали в Матвее странные желания: покорить, подчинить, привлечь эту недосягаемую девицу и разгадать ее многогранную непростую сущность.
Более месяца она жила в его доме. И все это время Матвей не находил себе места. Ежедневно возвращаясь домой, видел ее притягательный стройный грациозный стан, прелестное лицо с яркими золотыми глазами с поволокой, темные, переливающиеся в отблесках свечей волосы, забранные в простую прическу на затылке, нежные белые ручки, которые явно не были приспособлены для тяжелой работы, и ему становилось не по себе. Ее плавная, как будто парящая походка, мягкие, кошачьи движения, нежный глуховатый голос и невозможно зазывный глубокий взгляд невольно притягивали внимание. Она почти не разговаривала с ним, однако Матвею отчего-то хотелось расспросить эту непонятную девицу о многом, но он понимал, что это будет выглядеть странно.
Уже через несколько дней после ее приезда, он отметил, что ему нравится видеть, как она хлопочет на кухне, помогая Арине. Хотя Варенька весьма странно смотрелась у печи в переднике в своих простых длинных батистовых или шелковых платьях, Матвею доставляла удовольствие эта картина. В присутствии девушки он часто молчал, но иногда расспрашивал ее о порядках и нравах, которые царят в Петербурге. Ему все это было интересно, а Варя оказалась весьма начитанной и знающей девицей для своих юных лет.
Еще спустя некоторое время Твердышев стал недоуменно замечать, что ему нравится общество девицы Олсуфьевой, как она себя назвала еще в первый день. Если Варя проходила мимо, разнося за собой еле уловимый цветочно-медовый запах, или сидела за столом напротив, или просто находилась в комнате, где был он, все существо Матвея наполнялось неведомым доселе удовольствием и умиротворением.
Однажды, с ужасом осознав, что от созерцания девушки его ладони стали влажными, а на лбу выступил от волнения холодный пот, Твердышев испугался. В тот роковой вечер они, как обычно, сидели за трапезой. Лишь Арина отчего-то задерживалась в мастерской, и Варенька сама подавала на стол гречневую кашу и другие кушанья. Матвей молча наблюдал за ней, чуть прищурив глаза и устало опершись о спинку стула. Плавные грациозные движения девушки, ее полные губы, а в особенности опущенные густые ресницы невольно завораживали его. Вскоре она и сама села за стол вместе со всеми домочадцами и, улыбнувшись, сказала:
– Давайте кушать, пока не остыло. Арине Афанасьевне я подогрею, когда она вернется.
