– Это тебе за шашни с Варварой Дмитриевной! – процедил Матвей, наклоняясь над казаком. – Вставай и дерись! Иначе забью тебя как скота!
– Из-за Варвары Дмитриевны? Но… – промямлил Василий.
– Я тебе покажу, как за моими девками ухлестывать!
– Ваша девка? – вконец опешил Тоболев.
– Не твоего ума дело. Вставай, сказал! Оглох что ли?! – не унимался Твердышев, уже окончательно рассвирепев.
Василий встал и, уклонившись от кулака Матвея, сам нанес ему удар в живот. Тот лишь поморщился и вновь бросился на казака.
Как ни пытался Тоболев оказать сопротивление, но Твердышев был гораздо сильнее и выносливее его. Уже через четверть часа он изувечил казака так, что тот не мог стоять на ногах, а, приподнявшись на четвереньках, лишь харкал кровью. Нанеся еще пару сильных ударов, от которых Василий потерял сознание, Матвей удовлетворенно выпрямился и посмотрел на изувеченного окровавленного урядника.
Чуть остыв, Матвей отчетливо оценил, что Василий явно выживет. Но он не хотел, чтобы Тоболев выжил. Зло оскалившись на поверженного соперника, Твердышев размышлял, что же делать дальше. Недолго думая, он подтащил бессознательное тело Тоболева к реке и столкнул в воду, надеясь на то, что Василий просто утонет, ибо сил бороться с бурной рекой у него не было. Течение тут же подхватило длинное тело Василия, и Твердышев, тяжело вздохнув, сплюнул на землю. Вдруг он заметил, что все его руки и рукава в крови. Вмиг стянув с себя камзол, он быстро вырыл руками ямку в земле и закопал окровавленную вещь. Затем склонился к реке и начал с остервенением отмывать руки, залитые кровью Тоболева.
По чистой случайности тело Василия запуталось в прибрежных камышах, и широкая река не унесла его дальше. Еще в воде бурное течение перевернуло недвижимое тело урядника на спину, тем самым оставив его лицо на поверхности воды. Так в мутной реке без сознания он пролежал почти до утра. Лишь часа в четыре на рассвете, придя в себя и чувствуя, что все его тело словно одна сплошная рана, Василий протяжно застонал, испугав одного из рыбаков, что шли по берегу.
Около двух часов ночи Твердышев вернулся домой и устало лег рядом с Ариной. Он долго лежал с отрытыми глазами, но заснуть не мог. Черное удовлетворение оттого, что покончил с ненавистным Василием, и сладкие упоительные воспоминания о прелестном теле Вареньки, а особенно думы о ее страстных ласках не давали ему покоя. Эти сладостные думы и дикое чувство вины, что из-за нее он час назад убил человека, бередили его существо, и в какой-то момент, не выдержав нервного напряжения, Матвей встал и, вновь одевшись, вышел на двор.
Кругом разлилась холодная ночь, и Матвей долго стоял и смотрел на яркие звезды. Какая-то сила повлекла его в лес. Под утро, едва запели первые петухи, он вернулся с целой охапкой наломанных кленовых веток с огромными желто-красными листьями. Домочадцы еще спали. Осторожно, на цыпочках, он прокрался к комнате Вари. Дверь была приоткрыта. Стараясь не шуметь, он вошел и положил рыжую охапку на ее тумбочку, у изголовья кровати. Веток с листьями было чересчур много, и они, заполнив все пространство на тумбочке, начали падать на пол. Но Матвей этого не заметил.
Невольно переведя взгляд на спящую девушку, он начал поглощать страстным взором ее нежную, стройную фигурку с разметавшимися по подушке темными волосами. Ее правая нога и часть обнаженных ягодиц выглядывали из-под одеяла, Матвей, не сдержавшись, наклонился над Варенькой и, едва касаясь ее кожи, провел пальцами по ее бедру снизу вверх, наслаждаясь нежностью упругой кожи. Девушка даже не пошевелилась, ибо крепко спала.
Закричал очередной петух, Твердышев, испуганно отдернул руку от соблазнительного стана и стремительно вышел из ее комнаты. В спальню к Арине он не хотел возвращаться, оттого прилег прямо в гостиной на единственном жестком диване, стоящем у окна.
Варя сонно повернулась на другой бок, и в ее мысли тут же влезло неприятное воспоминание о вчерашнем вечере. Отчетливо вспомнив, что она творила на сеновале вместе с Твердышевым, девушка нахмурилась, так и не отрывая глаз. Неотвязные гнетущие думы ее пошли дальше, все вынимая и вынимая из ее памяти картины соития. Она не могла понять, как это произошло, и почему она так себя вела. Словно блудница, напрочь позабывшая про честь и стыд.
Заснуть она больше не смогла, и через некоторое время устало открыла глаза. Ее взор остановился на чудесной картине оранжевых больших листьев, которая предстала перед ней. Она стремительно села на постели и уставилась на охапку кленовых веток, которая лежала на ее тумбочке. Аромат от них уже разлился по всей комнате, и Варя брезгливо поморщилась. Вмиг осознав, кто мог принести эти осенние ветки, она застонала.
Неужели Твердышев, этот совершенно неромантичный, черствый и жесткий человек, который был не способен ни на какие нежные поступки и слова, мог сделать подобное? Эта яркая кленовая охапка явно не могла быть собрана им, но сердце твердило, что именно он ее и принес.
– Как все гадко, – пролепетала Варенька, закрыв лицо руками, и, упав на подушку, вновь заплакала. – Притащил этот невозможный клен, будто я селянка какая! – в сердцах нервно размышляла девушка.
Она ясно вспомнила шикарные корзины диковинных цветов, которые приносил в ее спальню дворецкий наутро после бала от очередного кавалера, когда она жила в доме отца. Вмиг ее мысли переметнулись на другую картину. И она отчетливо вспомнила, как ласкала обнаженную спину и плечи Матвея там, на сеновале. Затем память воскресила ее сладостные стоны и ласковые речи, что срывались с его губ тогда, и Варенька еще горше заплакала.
Когда она встала около восьми, Арина уже вовсю хлопотала на кухне, а Твердышева не было. Бледная и нервная девушка забрала у Арины очередную кастрюлю, которую та хотела водрузить на печь, заметив:
– Вы бы шли в мастерскую, Арина Афанасьевна, а то поздно уже, я сама все сделаю.
Варя жаждала скорее чем-нибудь занять себя, чтобы забыться от сладостно-горьких воспоминаний, которые с раннего утра травили ее душу.
– Старуха, зелья мне надо приворотного, чтобы любушка лишь на меня смотрела, – прямо с порога заявил Твердышев, входя в низкую избу, которая стояла на дальней окраине небольшого провинциального городка.
– Нет у меня такого зелья, – испуганно проскрежетала старуха.
Чуть отойдя в сторону, она опасливо поглядела на высокую фигуру Матвея в темной пыльной одежде. Мужчина нетерпеливо постукивал носком сапога по деревянному полу.
– Знаю, что есть. У нас бабы в селе все про это знают!
Сморщенная старуха прищурилась и внимательно оглядела пришедшего. Заметив на руке Твердышева серебряное кольцо, она оскалилась.
– Для женки твоей, что ли, зелье? – хитро спросила она.
– Нет, не для жены, – отрезал мужчина и тут же страстно добавил: – Для девки одной. Красавица такая, что глаз не отвести. Никак не хочет меня любить, только гонит как чумного…
– Грех это на других баб заглядываться, коли жена есть.
