Уже через некоторое время мысли Матвея переместились в другое русло. Он думал о ней. Его существо наполнилось страстными образами, давно забытыми и мучительными. Ему показалось, что Варя немного изменилась, но не внешне, а внутренне. Ее взор стал другим, в нем появились удивительная нежность и затаенная печаль. Хотя дерзость и надменность в ее чарующих золотых очах остались все теми же. Отчего-то он чувствовал, что она говорила с ним неискренне, как будто играла некую неприятную роль, пытаясь бросить ему вызов. И ее чересчур агрессивное поведение показалось ему неестественным.
А в первый миг, когда она увидела его, он отчетливо заметил в ее глазах радостное удивление и даже трепет. Конечно же, она сразу же изменила свой взгляд, сделав его ледяным и надменным, но он ясно уловил ее первую реакцию на свое появление с «того света».
Мысли Матвея пошли далее, и отчего-то ему вспомнились события полуторогодовалой давности. Тогда он умирал в тюремном каземате и не надеялся протянуть даже недели на этом свете, так как лихорадочный жар его тела и жуткий удушающий кашель не давали передохнуть даже часа. Он вспомнил тот памятный вечер, когда уже попрощался с жизнью и был готов отправиться на тот свет.
Санкт-Петербург, Петропавловская крепость,
1774 год, Февраль
Послышался знакомый шум открывающейся щеколды на двери камеры и в темное помещение пробился свет факела. Твердышев лишь усилием воли заставил себя поднять тяжелые веки и безразлично уставился на вошедшего охранника, который принес еду. Но в камеру вошел совершенно другой человек.
– Матвей! – воскликнул седовласый господин, проходя в сырую промозглую комнатушку. – Ну, Слава Богу, насилу отыскал тебя!
Опешив от звука знакомого голоса, Матвей напряг затуманенные воспаленные глаза и недоуменно воззрился на вошедшего полноватого мужчину. Это был Осокин Григорий Петрович, заводчик и его начальник. Дикая надежда на спасение вмиг придала Матвею недостающие силы, и он, тут же вскочив на ноги, хрипло произнес:
– Григорий Петрович! Как вы узнали, что я здесь?
Этот порыв стоил Матвею последних сил. Чуть покачнувшись, он едва не упал и вынужден был прижаться к стене, сильно закашлявшись. Осокин быстро приблизился к нему и заметил:
– Что с тобой? Ты болен?
Однако Матвей не мог ответить ему, ибо приступ сильно кашля не прекращался. Внимательно смотря на некогда крепкого рослого мужчину, который теперь был истощен, весь дрожал и, скрючившись, как старик, хрипло болезненно кашлял, Осокин немедленно удержал его за плечи.
– Да уж, вижу, уморить тебя все же решили, – воскликнул нервно Осокин и, обернувшись к тюремщику, стоящему у дверей камеры, громко окликнул его: – Эй, как тебя там?
– Это тот господин, которого вы искали? – спросил надзиратель, подходя к ним.
– Это он. Я забираю его. Вы помните распоряжение коменданта? Снимите с него цепи.
Твердышев едва откашлялся. Ему показалось, что он слышит какую-то нереальную спасительную фразу. Он заставил себя выпрямиться и, не веря своим глазам, увидел, как надзиратель наклонился к его ногам и начал возиться с толстой железной цепью, которой были скованы его ноги.
– Ну, снимай уже, – недовольно прикрикнул Осокин, поежившись, не в силах более смотреть на все это. Охранник наконец освободил Твердышева, и Григорий Петрович, обхватив Матвея твердой рукой, повел его к выходу. – И как тут можно жить? Сыро словно в гнилой бочке. Даже с собаками лучше обращаются, – ворчал Осокин, испепеляя взглядом охранника.
– Буянил он сильно, вот его и перевели в нижний каземат, – объяснил надсмотрщик, семеня за ними и неся факел.
Уже спустя четверть часа Твердышев, устало опершись о мягкую обивку сиденья, ехал в теплой карете Осокина, спасительно кутаясь в теплое покрывало, лежащее на его ногах. Он до сих пор не верил в это чудо и в то, что судьба решила смилостивиться над ним.
– Благодарю вас, Григорий Петрович, – сказал Матвей и вновь закашлялся.
– Ох, и жутко ты выглядишь, – мрачно заметил Осокин, который сидел напротив. – Весь серый, обросший. А отощал-то как, на себя не похож. Чую я, еще бы немного, и уморили бы тебя в этом ледяном каземате.
– Куда мы едем?
– Ко мне в номера, в гостиницу.
– Как-то неудобно мне, – тихо ответил Матвей.
– С чего это? Выглядишь ты больно худо, как бы не помер. Беспокоюсь за тебя. Никифор мне рассказал, что почти два месяца от тебя ни слуху ни духу. Ну, я и заволновался, не случилось ли чего? Никифор сказал, что ты в Петербург поехал. Вот и стал разыскивать тебя. Я уже месяц здесь. Так и думал, что ты или в тюрьме, или пришибли тебя.
– Вы мой ангел-хранитель, – произнес тихо Матвей, еле говоря от бессилия, и вновь страшно закашлялся.
– Ты помолчи уже, не говори. Сейчас в гостиницу приедем, лекаря вызову, осмотрит тебя. Отдохнешь, поешь, помоешься. Затем и поговорим.
В шикарных номерах Осокина Матвею тут же отвели отдельную спальню. Пока мужчина жадно поглощал горячий куриный бульон, тефтели с квашеной капустой и пирог с рыбой, слуги натаскали горячую воду в большою чугунную ванну. Твердышев наконец смог помыться и согреется. Сидя в огромной горячей бадье, Матвей ощутил себя до крайности обессилевшим и разбитым. Тепло горячей воды проникло во все промерзшие немощные члены его тела, и улыбка облегчения не сходила с губ. После, переодевшись в чистое белье, он мгновенно уснул в мягкой постели беспробудным сном до прихода лекаря.
– У вас, батенька, запущенное воспаление легких, – произнес лекарь, внимательно смотря на Твердышева, который полусидел на постели. – Долго вы кашляете?
– Не помню, еще с осады, где-то с ноября, – ответил Матвей.
– Да уж, – обеспокоенно покачал головой лекарь. – А жар давно держится?
– Наверное, месяц или чуть более, – пожал плечами больной.
– Просто непонятно, как ты жив-то еще, молодец, – удивленно заметил лекарь. – Видать, организм у тебя сильный. Другой бы с такими болячками, как у тебя, помер давно.
– И как же его лечить? – осведомился Осокин, который стоял рядом.
– Сегодня же как следует в бане попарьте его, обязательно с еловыми ветками. Но только недолго, чтобы жар не поднялся. Я оставлю настойки на травах. Пусть лежит больше и пьет почаще. Не менее недели в кровати. Я заеду к вам завтра, осмотрю его.
– Исполним, как велите, – сказал озабоченно Осокин.
Уже на третьи сутки, отлежавшись и пару раз попарившись в бане, что была при гостинице, Матвей ощутил, что к нему возвращаются прежние силы. Хорошая питательная пища, покой, тепло и настойки сделали свое дело. Кашель его стал утихать, а жар почти не появлялся. Вечером пятого дня, как Осокин вызволил его из тюрьмы, Твердышев встал с постели и, надев новую одежду, которую велел купить ему его благодетель, направился в комнаты Григория Петровича. Тот сидел в одиночестве в гостиной, в кресле у камина.
