Массасси преуспела в своей миссии. Она подготовила человечество к тому дню, когда явятся инфернали, вооружила его, вытренировала, отдала свою кровь и свою суть, обеспечив полную готовность сейчас и тогда, когда ее не станет.
И тем не менее ей нет покоя.
Каждый день она изучает солнце и каждый день остается недовольна. Шрам все еще не исчез. Тонкая темная черта все еще пролегает чуть ниже экватора, доступная лишь ее глазу. Что бы она ни делала, линия сохраняется.
Она появилась в тот день, когда Массасси едва не умерла – трижды ломанная линия, отражение ее собственных ран. И хотя она исцелилась, хотя исцелилось солнце, у обоих остались рубцы.
Массасси не знает, почему так, не понимает своей связи с миром. Она знает лишь то, что эта связь существует и что судьба солнца каким-то образом связана с ее судьбой. Каким-то образом она является бастионом этой реальности, якорем, которому необходимо крепко цепляться за жизнь – даже после смерти. И поэтому она работает по ночам, пока монеты не заполняют каждый угол мастерской, что становится хранилищем фрагментов ее самой.
Даже когда сознание покидает Массасси и она позволяет челюсти расслабленно повиснуть, пуская слюни, то все равно продолжает размышлять.
Дни наблюдения за солнцем и ночи чеканки платиновых лун в миниатюре, повторяясь снова и снова, кажутся бесконечными.
Но это не так.
Готова последняя монета. Она со звоном отправляется к остальным, завершая коллекцию, отражаясь эхом, когда Массасси позволяет рукам упасть на колени и замирает.
Для такой выразительной жизни это довольно непримечательная и одинокая смерть.
Вскоре ее находит Мир-Пятнадцатая. В ее горе хлещет ярость. Она не может поверить в то, что старушка умерла в те пару часов, когда ее не было рядом.
Разбросанные по миру, одновременно замирают Семеро, устремляя взгляд в одном направлении – наверх. Устремляя взгляд на солнце.
Проходят минуты, и теперь они тоже видят черную линию на его поверхности, быстро растущую вертикальную темную полосу. На долю секунды солнце мутнеет, будто подмигивает тем, кто внизу.
А затем, не издавая ни звука, но сияя так ярко, что обращенные к нему в этот момент глаза смертных слепнут, оно взрывается.
Глава двадцатая
По пути к Горну глазам Веспер предстает разруха. Большие пласты поля провалились под землю, оголив голые корни и фундамент зданий, будто обнажившая старые зубы нижняя губа.
Временная возведенная ими стена превратилась в пыль, и на то, что здесь было еще вчера, намекают лишь пара ям в земле да два нетронутых бункера; остальные разрушены, или дымятся, или и то и другое.
Посреди этого хаоса разыскивают, откапывают и переносят в безопасное место раненых. Уже началась торговля и обмен скудными медицинскими припасами – и это война нового типа с совершенно другими правилами.
Приближаясь к воротам, она видит находящиеся под охраной связанные имперские войска и их сердитую стражу, которая ищет повод сорваться и сполна расплатиться с узниками за учиненное ими.
– Послушайте, – произносит Веспер, и все оборачиваются на ее голос. – Вы пришли сюда за моей защитой – и вы ее получили. И теперь люди, сложившие оружие, также находятся под моей защитой.
Они соглашаются, и вероятность насилия снижается.
Веспер и Странник без остановок продолжают свой путь, пока не доходят до того места, где еще недавно стояла стена.
Битва была тяжелой, жестокой, взрывчатка внесла свой весомый вклад во всеобщее разрушение. Земля пестрит новыми воронками, самая большая из которых проделана упавшим небесным кораблем; столкновение было такой силы, что от корабля остались лишь обломки.
Она видит, что к ней, хромая, направляется узурпет, замечает, как напрягается Странник. Знакомая фигура, но пока она не может ее опознать. Странно, думает она, обычно она помнит всех по именам. На узурпете – драная форма маршала, какие носят в Вердигрисе. В его ушах засохшая кровь, а ее потеки тянутся еще ниже, вплоть до шеи по обеим ее сторонам.
– Ты из людей Жестокой Судьбы, так?
– Ага, я Макс.
– Ты ранен?
Он удивленно смотрит на нее в ответ.
– Ага, но это не суть. – Он прочищает глотку, будто собираясь сказать что-то важное, однако получается не так эффектно: он не в силах встретить ее взгляд. – Мы хотели, чтобы ты знала: босс удержала стену. Эти имперские ублюдки не смогли прорваться.
– Значит, я обязана этим тебе и Жестокой Судьбе.
– Ни один не прошел, – продолжает он. – Они решили пробиться скопом, и она сражалась среди нас. Когда закончились ракеты, она взяла нож, а когда он сломался, принялась махать кулаком… а… а когда и он сломался… – Макс трясет головой. – Мы хотели, чтобы ты узнала о том, что она сделала. Мы хотим, чтобы ты рассказала остальным.
Веспер кладет руку ему на плечо.
– Обязательно, Макс. Даю слово. – Она сжимает его плечо, затем спрашивает: – Где она? Я хочу ее увидеть.
Макс провожает ее к куполу. Странник следует за ними до входа, но затем они разделяются, и он спешит в другой сектор, тогда как они с Максом идут в покои Вердигриса. В стене появились новые трещины, пропускающие солнечные лучи туда, где им не место. Один из них падает на лицо Жестокой Судьбе.
Здесь и остальные. Узурпетка Макси, полностью перевязанная бинтами, рыдает на ее глазах, а Эззи в кои-то веки кажется притихшим.
Веспер кивает им и идет к Жестокой Судьбе. Бо́льшая часть ее тела укрыта, и создается впечатление, что она просто спит.
Наклоняясь, Веспер шепчет последнее прощание.
Некоторые крысолюды уже вернулись в купол и занялись приведением своих комнат в порядок. Услышав приближающийся стук ботинок Странника, они напрягаются. Он быстро поднимает руку, извиняясь, и спешит дальше, прежде чем на него посыплются вопросы.
Одна дверь остается позади, другая. Он заходит в третью, не успевает нагнуться и цепляется волосами за повисшие портьеры. Несколько стремительных шагов – и он у шкафа. Странник наклоняется и тянет дверь на себя.
Внутри – несколько сложенных предметов одежды, смятых от того, что на них сидел маленький зад, и больше ничего.
Странник зажимает рот рукой.
Встает, проверяет за шкафом.
Ничего.
Быстро окидывает взглядом комнату и выявляет множество сияющих и стеклянных скульптур. По большей части они перевернуты. Ни одна не похожа на Рилу.
Он бежит ко все еще свернутому ковру и вглядывается в яму.
