Я всхлипнула и закинула руки назад, запуская пальцы в густые чёрные волосы, оглаживая широкие мускулистые плечи. Ноги сами раздвинулись ещё шире, не просто приглашая, а требуя более откровенных ласк. Его пальцы скользнули к чувствительной точке, но тут же двинулись в сторону.
— Ещё… — я смяла его волосы в руках и двинула бёдрами, прижимаясь ближе, провоцируя, дразня.
Его пальцы вернулись к месту, требовавшему прикосновений, и начали ласкать, увеличивая темп. Я чувствовала, как он горит рядом, и впитывала его огонь, сходя с ума от возбуждения. Разрядка наступила быстро и ярко, заставив выгнуться в его руках и мелко задрожать. Жар, терзавший моё тело секунду назад, остался пульсирующим теплом внизу живота, готовый разгореться с новой силой в любую секунду.
— Теперь твоя очередь, — развернувшись в его объятиях, я прижалась к горячему телу и обхватила пальцами его возбуждённую плоть. — Покажи, как правильно, я не умею, — от признания щёки стали горячими, но я смотрела прямо в его глаза, не давая стеснению испортить этот момент. Мы не делаем ничего предосудительного, доставлять удовольствие любимому мужчине естественно и приятно.
Мысль споткнулась на слове «любимому», когда его ладонь накрыла мои пальцы и задала направление и ритм, поднимая во мне смятение. Какой же он горячий! Как же я умудрилась влюбиться? Свободной рукой я гладила широкие пластины его груди, целовала гладкую кожу на шее, впитывала ревущее пламя, рвущееся из него наружу. В какой-то момент он стал каменным в моих руках, мышцы напряглись, и я почувствовала, как удовольствие простреливает его тело, выплёскиваясь лавой мне на живот. Его глаза закрыты, губы сомкнуты, он весь напряжён, и тихий глубокий стон словно проникает в меня, вибрируя внутри уже моего тела, резонируя, лишая воздуха и ясности мысли.
Его удовольствие отозвалось во мне настолько глубоко, что во мне с треском ломаются все запреты, требования морали, приличия, представления о правильном поведении. Секунду спустя я с рыком укладываю его на лопатки, усаживаюсь на живот и яростно целую, прижимая пойманное запястье к подушке. Он отвечает с той же горячностью, переворачивая на спину уже меня, прижимая к постели, обрушиваясь всем весом, но его тяжесть только подстёгивает мою страсть.
Не знаю сколько времени мы целовались в этом сладком угаре, я совершенно потеряла ориентиры, а вокруг нас был только огонь, мы ласкали друг друга в плотном пламенном коконе, остальной мир словно перестал существовать.
Я целовала, кусала, сжимала в объятиях и признавалась в любви. Полное сумасшествие. Не знаю смогли бы мы остановиться сами, но в нашу страсть с треском и грохотом ворвалась действительность. Мы спалили кровать, и её остатки подломились под нами с таким звуком, будто мы решили снести всё здание.
К счастью, этого хватило, чтобы прийти в себя и порадоваться тому, что я в момент падения была сверху, иначе щеголяла бы не только засосами, но ещё и сломанными рёбрами. А засосы были, да, причём, к моему огромному стыду, не только у меня.
Осмотрев закопчённые и подгоревшие простыни, лопнувшую подушку, поверженное любовное ложе и потных, взъерошенных и исцелованных друг друга, мы продемонстрировали миру две абсолютно противоположные реакции. Ринар захохотал, а я покраснела с головы до ног. И было мне настолько стыдно, что я как встала у стеночки, голая в копоти и частично перьях, так и не могла даже глаз поднять на жениха.
А он смеялся так, что колченогий стул дрожал у дальней стенки, а за дверью дрогнувшим голосом Сарлем поинтересовался:
— Эр, вы там живые? Кровать сломали?
Ринар больше не смеялся, он откровенно ржал, а я покраснела ещё сильнее, щёки горели огнём, и даже прикладывание к ним рук не помогало. Стыдно было до ужаса, до икоты. И ведь это я на него набросилась!
— Ладно, я слышу, что живые. Эр, там Хаш тебя уже дважды спрашивал, я, конечно, скажу, что вы заняты, но так как вам теперь негде, то надеюсь, что ты скоро выйдешь.
— Сар, хоть одно слово в сторону — и голову тебе откручу. И распорядись по поводу новой кровати.
От мысли, что все будут в курсе этого горелого фиаско, я сползла по стеночке и разревелась. Ринар тут же перестал заливаться, сгрёб меня в охапку и начал покрывать пылающее лицо поцелуями.
— Ягодка, ну ты чего? Я всем скажу, что это я кровать спалил и сломал. Ну? Девочка моя, ты не представляешь как я счастлив!
— Из-за того, что мне стыдно? — я подняла на него зарёванное лицо, а он ласково провёл пальцами по мокрой щеке, вынул пёрышко из волос, и поцеловал в нос.
— Из-за того, что ты меня любишь и так хочешь, — он просиял как начищенный медяк, а мне стало окончательно дурно. Это провал, Алина. Теперь ведь не докажешь этому нахалу, что всё не так. Ладно, есть и другая тактика.
— Очень люблю и очень хочу, — и посмотрела на него так проникновенно, чтобы пробрало хорошенько. Он с непривычки вытаращился так, словно у меня на лбу паук заговорил. — Можешь мне, пожалуйста, пообещать?
— Что угодно, ягодка моя.
— Ночуй со мной.
Ринар улыбнулся как-то озорно и кивнул.
— Хорошо.
— Кровать жалко. У нас и так дефицит.
— Я распоряжусь, чтобы прислали ещё. И для нас с тобой запасных штук пять, пусть будут, — он озорно улыбнулся и подмигнул. — Пошли в душ, а то выглядим с тобой так, словно птичник подпалили. Только обещай на меня больше не набрасываться.
— А то что? — угрюмо спросила в ответ.
— А то не сдержусь и не смогу на тебе жениться. Грёбаный ритуал требует того, чтобы ты была невинна. Иначе не получится.
— Боишься, что Совет наругает, если не женишься? — вздёрнула я подбородок.
— Боюсь, что наругает за то, что ни на ком другом я жениться не намерен. А ещё я детей хочу. От тебя. И исключительно законнорожденных.
— С таким же уродливым цветом волос, как у меня? — не удержалась я от ехидного комментария.
— С таким же прекрасным цветом волос, как у меня, — Ринар тем временем поднял меня на руки и внёс в ванную, где мы едва уместились вдвоём. Тёплые струи мягко смывали следы моей капитуляции, но кольцо сильных рук примиряло меня с обстоятельствами. А ещё я впервые увидела и почувствовала нашу связь. Тонкая, но невероятно прочная, похожая на струю дыма, тянулась от него ко мне. Я погладила сильное плечо и прижалась щекой к его груди. Мой. Любимый. Истинный.
Опять же уже частично перевоспитанный. Не совсем уж безнадёжный. Красивый, мускулистый и нежный. И договориться с ним можно. Да и, откровенно говоря, с момента моего возвращения из Магистрата он вёл себя очень даже хорошо. Возможно, ему ласки не хватало, или же смирился, наконец, что боги сами решили кого нам любить.
В любом случае мне было хорошо. Как-то мысль о совместной жизни вызывала уже не отторжение, а томление внизу живота. И отпускать его не хотелось совершенно. Даже на один день. Но вариантов нет, поэтому пришлось возвращаться в разрушенную спальню, а затем идти завтракать в столовую, ведь есть в разгромленной комнате не хотелось совершенно.
