Даже когда чернильные пятна используются в качестве теста, в наши дни важна не столько сама реакция, сколько то, что мы с нею делаем. 8 ноября 2013 года, в день рождения Германа Роршаха, интернет-сервис Google разметил на главной странице интерактивный тест Роршаха. Поисковик встречал мрачноватым, но в чем-то симпатичным изображением Германа Роршаха, делавшего заметки. Вы могли кликнуть на него, чтобы посмотреть на различные пятна, а потом поделиться вашими ответами в Google+, Facebook или Twitter. Вопрос «Что вы видите?» конвертировался в инструкцию: «Поделитесь тем, что вы видите».
В 2008 году, спустя пятнадцать лет после того, как Хиллари Клинтон впервые назвала себя тестом Роршаха, то же самое сделал и кандидат Барак Обама, но он имел в виду кое-что другое. «Я — как тест Роршаха, — сказал он. — Даже если люди в конце концов разочаруются во мне, они все-таки получат какой-то результат». Вместо того чтобы делить людей на «Красную Америку» и «Синюю Америку», Обама воспользовался этой метафорой, чтобы примерить образ специалиста совместной терапии: дать людям возможность с надеждой посмотреть на самих себя и двигаться вперед. Наши разные личные реакции не должны нас разделять. Вполне очевидно, что тест Роршаха сплотит нас ничуть не больше, чем Обама в качестве президента. Но все же метафора сменила акцент, подразумевая уже не разделение, а объединение.
Суть клише традиционно заключалась в том, что не существует неправильных ответов, — размытый образ, полученный при помощи телескопа «Хаббл», никогда не называли «тестом Роршаха конкурирующих теорий», поскольку в этом случае одни астрономические теории будут правильными, а другие — нет. Теперь, однако, эта метафора может быть использована таким образом, будучи совместимой с единой, объективной истиной.
Одна из недавних статей о новой технологии, позволяющей археологам пролететь над Амазонкой, чтобы за один день собрать данные, которые раньше приходилось собирать десятки лет, упоминает мимоходом, что «в местах, покрытых густыми лесами, эти технологии выдают изображения, похожие на пятна Роршаха, которые даже эксперты не могут расшифровать». Это — неоднозначность, лишенная релятивизма: истина где-то рядом, и улучшенная технология сможет ее найти. Энди Уорхол отвергал самовыражение и скрытые смыслы, когда говорил: «Я хочу быть машиной», — но когда репер Jay-Z использует картину Уорхола «Роршах» в качестве обложки для своей книги мемуаров «Расшифрованный», то и название, и сама книга, полная разъяснений в отношении текстов песен, дают понять, что за всеми кодами скрывается одна-единственная правда. Актер Джефф Голдблюм недавно сказал, что один из спектаклей, в которых он играл, был «задуман как разновидность теста Роршаха или кубистской картины, так что вы одновременно получаете конкурирующие между собой, но одинаково правдоподобные истории». Кубистская живопись одновременно видит каждую из сторон, так что в метафоре Голдблюма мы все отчасти правы, но — лишь отчасти, хотя объективная истина все же существует.
Эти несколько примеров не могут подтвердить суть, особенно если один из них исходит от Джеффа Голдблюма. Но вот еще один. В рекламной кампании фирмы Verizon «Проверка реальности» в 2013 году обычных людей в арт-галерее, где были представлены изображения в духе пятен Роршаха, спросили: «Что вы почувствовали, когда увидели это в первый раз?» «Это похоже на танцовщицу, — сказал первый озадаченный посетитель, — она двигает руками» (ответ Движения!). Другие зрители в галерее сказали, что это похоже на старую ведьму или пригоршню ягод. Изображения те на самом деле были картами зон покрытия сотовых телефонов, — их задние части видоизменили таким образом, чтобы они стали симметричными и похожими на пятна Роршаха. И когда люди доходили до карты покрытия Verizon, то понимали, что это на самом деле «не что иное, как изображение Соединенных Штатов на географической карте». Никакого широкого толкования не было. Последний зритель, держа в руке порцию латте, дал единственное верное определение: «Я должен немедленно перейти на Verizon!» Личная интерпретация была лишь пренебрежимым отклонением, вызванным неучачной подачей технологии. «Проверка реальности» опирается на то, что существует реальность, которую можно проверить.
Но как можно приложить такую общую реальность к тем, кто не видит ее для себя? Это спор о диагнозах, о «навешивании ярлыков», о том, правильно ли блокировать чью-то карьеру или жестко вторгаться в чью-то жизнь из-за результатов теста. Это вопрос, который задавала Ханна Арендт: «Что дает кому-либо право судить меня?» Спустя пятьдесят лет этот вопрос остается столь же актуальным. Люди, похоже, считают, что имеют право на собственные факты, а не только на собственные мнения. Но бывают ситуации, где ставки слишком высоки или же мы не желаем признать существование точек зрения, противоречащих нашей, — и тогда мы называем происходящее «тестом Роршаха».
Субъективность всегда присутствует в оценке кого бы то ни было, и, в конце концов, люди могут не соглашаться с психологом и выражать возмущение его позицией. У нас нет надежной информации, которой мы хотим, но все же нам приходится делать настоящий выбор — в клиниках, в школах, в судах, — полагаясь на ошибочные суждения. С течением времени мы можем усовершенствовать эти суждения, но лишь на практике, и никогда — до абсолюта.
Мы должны продолжать пытаться обосновывать наши решения, поскольку десятилетия ожесточенных боев за достоверность и стандартизацию служили именно этой цели. Широкое распространение Р-СОЭ, методики, указавшей на серьезные недостатки в системе Экснера и вернувшей науку к классическому принципу неутомимых исследований, несомненно, станет положительным изменением. Но фантазия о том, чтобы получить способность абсолютно точно знать, должен ли кто-то быть допущен к работе школьного учителя, или он нуждается в лечении, или должен получить право опеки над ребенком, является именно фантазией. Человек может ошибиться, каким бы ни был используемый им набор инструментов. Не решаем же мы, когда жюри присяжных совершает трагическую ошибку, что суд с участием присяжных — неправильная практика в принципе.
Такие случаи, как история Роуз Мартелли, стали жесткими примерами из реальной жизни, служащими доказательством против теста Роршаха, но столь же много таких примеров накопилось и по другую сторону баррикад, таких, как почти невероятная история Виктора Норриса, о которой я рассказывал в начале книги.
Как сказала мне оценщица, работавшая с Норрисом, задача избежать чрезмерного навешивания диагнозов является работой каждого отдельного психолога, а не теста. Она первая признает, что «многие люди проводят тест Роршаха неправильно». Даже если бы он был чудесной надежной и объективной методикой, обучение людей его правильному использованию все равно будет тонким искусством и там останется множество лазеек для ошибок по причине «человеческого фактора». Недавнее исследование показало, что судьи предоставляют условно-досрочное освобождение примерно в двух третях случаев, когда они слушают дело сразу с утра или после обеда, — а с течением дня шансы снижаются вплоть до нуля, по мере того как падает уровень сахара в их крови. Тест Роршаха не защищен ни от одного из этих осложнений, — ничто не изолировано от нашей суматошной мирской жизни.
