Клопфер тоже привез с собой «Психодиагностику» и чернильные пятна, а декан факультета психологии Колумбии интересовался Роршахом. Но он твердо стоял на позициях психометрии и бихевиоризма, с подозрением относясь к психоаналитическому и философскому убеждениям Клопфера. Он сказал, что Клопфер сможет преподавать в Колумбии лишь в том случае, если сперва предоставит рекомендацию от более «благонадежных» Бека или Обергольцера. Не имея возможности подняться по официальным каналам, Клопфер самостоятельно сделался ведущим в Америке экспертом по Роршаху.
В интеллектуальном плане это было наэлектризованное время для Нью-Йорка. Город был полон студентов и ученых, сбежавших из нацистской Германии, — их приютили Принстон, Колумбия и Университет в изгнании в Новой школе социальных исследований. Такие собрания — например, проводимые великим неврологом Куртом Гольдштейном неформальные встречи в подвальных помещениях больницы Монтефиоре в Бронксе — с громкими дискуссиями, которые шли одновременно на французском, немецком и итальянском языках, давали Клопферу гостеприимный прием и доступ к огромному междисциплинарному диапазону контактов.
Несмотря на свой ужасный английский, Клопфер обучал тесту Роршаха заинтересованных студентов и сотрудников университета — сначала семь учеников два вечера в неделю, всего шесть недель — в любом доступном помещении, от пустых лекториев до бруклинских квартир. К 1936 году он проводил три семинара в неделю; в 1937 году он был назначен лектором в Министерстве образования, проводя один семинар в семестр и продолжая давать частные уроки студентам из других университетов.
Из общения Клопфера и его студентов вырос первый посвященный Роршаху журнал, The Rorschach Research Exchange. Вышедший в 1936 году первый выпуск, содержавший шестнадцать отпечатанных на мимеографе страниц, был профинансирован четырнадцатью людьми, каждый из которых вложил три доллара. Всего за год журнал обзавелся сотней подписчиков и стал респектабельным изданием международного уровня. За этим вскоре последовало создание Института Роршаха с членскими квалификациями и системой аккредитации. Бек публиковал свои работы в журнале Клопфера, но недолго.
Оба они рассматривали тест Роршаха как невероятно могущественный инструмент. Согласно Клопферу, можно сказать, используя метафору, которая вновь и вновь возникала на протяжении всей истории теста: «он не показывает картины поведения, но, скорее, демонстрирует — как рентгеновский снимок — невидимую невооруженным глазом структуру, которая делает поведение понятным». Бек схожим образом описывал это как «флюороскопию психики»: «чрезвычайно чувствительный» и «объективный инструмент, способный проникнуть в суть человека».
Но все же, смотря сквозь этот инструмент, они видели очень разные вещи. Клопфер, принадлежавший к европейской философской традиции, не совпадавшей с американским бихевиоризмом Бека, избрал для себя целостный подход: ответы человека предоставляли «конфигурацию», которую нужно было интерпретировать в целом, а не проставлять баллы. Для Бека же конфигурации были в лучшем случае вторичны, а превыше всего стояла объективность. Например, Бек считал, что решение о том, стоит ли расценивать ответ как хороший или плохой (F+ или F-), ни в коем случае не должно основываться на предвзятом личном мнении испытателя или группы испытателей: «После того как ответ был окончательно оценен как плюс или минус, он и впоследствии всегда должен засчитываться как плюс или минус», независимо от общих соображений о чем-либо еще, что мог сказать испытуемый. Клопфер, хоть он и соглашался с тем, что необходимо вести списки хороших и плохих ответов, чтобы оценивать распространенные отклики как F+ или F-, утверждал, что редкие, но все же «резко воспринимаемые» ответы должны классифицироваться иначе, нежели как плохие ответы, и это означало, что оценивать их нужно индивидуально, поскольку ни один список не мог содержать все возможные варианты.
Роршах был объективен и субъективен одновременно, имея личность столь же структурированную, как и его тест, и оба американских популяризатора это знали. По словам Клопфера, Роршах «в значительной степени сочетал в себе вербальный эмпирический реализм врача с умозрительной проницательностью интуитивного мыслителя».
По мнению Бека, Роршах как психоаналитик понимал глубинную психологию и «знал о ценности свободных ассоциаций. К счастью, он обладал также склонностью к экспериментам, ценил преимущества объективности, а также имел солидную творческую жилку».
К 1937 году линии фронта были очерчены. Клопфер, импровизируя вместе с целеустремленными и любознательными учениками, считал себя вправе видоизменять тест и разрабатывать новые техники, основанные на клиническом опыте и инстинкте, необязательно прибегая к эмпирическим исследованиям. Например, он добавил новый код для ответов, которые описывали движение объектов, не похожих на людей, даже несмотря на то, что Роршах настаивал, что М-ответы указывают на идентификацию испытуемого с человеческим или человекоподобным движением. Фактически Клопфер занимался самозабвенной отсебятиной: в то время как «Роршах мог обрабатывать материалы своего теста при помощи простых кодов: М, C, CF, FC и F(C), — на это жаловался Бек, — большое количество новых кодов — М, FM, m, mF, Fm, k, kF, Fk, K, KF, FK, Fc, c, cF, FC’, C’F, C’, F/C, C/F C, Cn, Cdes, Csym, — которые добавил в базу Клопфер, по-настоящему ставят в тупик».
Бек был традиционалистом, твердым приверженцем заветов своих учителей. Он рассматривал себя как «студента, наученного дисциплине Роршаха и Обергольцера». Любое изменение в каноническом тесте должно было иметь тщательное обоснование путем эмпирических исследований. Он писал, что концепция Клопфера о нечеловеческом движении, например, «не очень согласуется с тем, как значение М-ответов понимали Роршах, Обергольцер, Леви или их ближайшие последователи… Если такая концепция Движения основана на опыте Клопфера, естественным образом возникает потребность в доказательстве». Бек гордился тем, что его работа «в крайне малой степени подверглась влиянию новой парадигмы, возникшей в последние годы, причем только в Америке, и вел учет исследований, задействовавших чернильные пятна Роршаха». Он даже отказался называть эксперименты Клопфера с использованием чернильных пятен исследованиями в рамках исконного теста Роршаха.
Вскоре Бек и Клопфер в буквальном смысле перестали разговаривать друг с другом, и такими отношения между двумя самыми выдающимися исследователями Роршаха в Америке остались навсегда. На студентов, учившихся у Бека, с подозрением смотрели в мастерских Клопфера. Летом 1954 года перспективный аспирант Джон Экснер приехал в Чикаго, чтобы работать ассистентом Бека, и скоро близко подружился с ним и его женой. Когда однажды он появился в доме Бека, как ни в чем не бывало держа в руках книгу Клопфера о Роршахе, Бек холодно спросил:
— Что это? Где ты взял эту книгу?
— В библиотеке, — занервничав, ответил Экснер.
— В нашей библиотеке? — сказал Бек с таким видом, словно Чикагский университет был его личной территорией, на которую был закрыт вход людям со стороны.
По правде сказать, ни Клопфер, ни Бек не были настолько ограниченными или жесткими, как роли, которые они принялись играть, представляя два контрастирующих подхода к чернильным пятнам. Клопфер написал свою первую книгу в соавторстве с человеком из мира академической науки, Дугласом Келли, а впоследствии смягчил свою позицию, хотя и не до такой степени, чтобы примириться со своим соперником. Бек, со своей стороны, часто «приводил окружающих в трепет» своими блестящими интерпретациями, выходящими за пределы имеющихся в наличии данных. Коллеги вспоминали, как «скрывавшийся за его непроницаемой эмпирической внешней оболочкой феноменолог вдруг выходил, чтобы продемонстрировать широкую подкованность блестящего клинициста». Тем не менее вражда продолжала бушевать.
