Человек, проходящий тест Роршаха, был освобожден от груза условностей, поскольку интерпретация чернильных пятен являлась задачей, для которой в повседневной жизни просто не существовало условностей и норм. Как писал Роршах сестре в 1908 году: «Нюансы общественного взаимодействия, сопутствующая ему ложь, традиции и обычаи являются дамбами, которые перекрывают нам видение реальной жизни».
В процессе широкомасштабного поворота в сторону анализа содержания одинокий голос призывал обратиться к форме. В двух своих статьях в 1951 и 1953 году психолог и теоретик визуальных искусств Рудольф Арнхейм напоминал своим читателям о существовании «объективно воспринимаемых характеристиках пятен как визуальных стимулов… самих по себе». Произносимый ответ был чаще «вызван свойствами самих чернильных пятен, нежели личными особенностями респондента». Другими словами, это не было чистой проекцией. На самом деле, утверждал Арнхейм, метафора «проекции», хоть она и была визуальной, недооценивала акт видения, взаимодействия с тем, что было изображено в действительности: «После неискренних слов о побуждающих факторах мы часто говорим так, словно зритель галлюцинирует в пустоте», проецируя то, что диктует личность, а не отвечая на реальное, конкретное изображение.
Даже ответ Движения, который Роршах связывал с похожей на проекцию концепцией «вчувствования», был не полностью субъективным. Изображение может быть в большей или меньшей степени динамичным, отмечал Арнхейм. В некоторых неподвижных изображениях — таких, например, как портрет человека, поворачивающего голову, — присутствует движение, а в других его нет. Эти качества были «не более «субъективными», чем форма или размер». «Наклоненные клинья» на карточке I динамичны по своей сути; в «кланяющихся официантках» на карточке III присутствовали изгибающиеся линии, объективно содержавшие в себе больше энергии, чем в «карабкающихся медведях» с карточки VIII, в которых «до обидного мало визуальной живости».
Арнхейм начал расписывать визуальные свойства чернильных пятен в деталях. Центральное белое пространство на карточке II (см. Введение) легко можно рассматривать как фигуру переднего плана «из-за его симметричной формы, выпуклости и замкнутости», но также оно «хорошо сочетается» с остальным белым пространством карточки, образуя фон для формы черного цвета. Это объективные визуальные свойства, которые предопределяли диапазон ответов проходящего тест человека. Арнхейм потратил десять страниц на описание хитросплетений одной только карточки I. Он предположил, что подобного визуального анализа никогда прежде не существовал, поскольку пятна Роршаха были широко признаны «неструктурированными», а ответы на них — «чисто субъективными». Он назвал это «односторонней концепцией». Если бы кляксы в одно и то же время были неоднозначными и «достаточно структурированными, чтобы вызывать некого рода реакцию», то, разумеется, нужно было бы приложить усилия, чтобы сказать, в чем заключается их структура. В любом случае изображения достаточно сложные, чтобы заставить Арнхейма предложить использовать их для непосредственного исследования того, как люди обрабатывают визуальную информацию. Например, психолог мог напрямую спрашивать людей, видят ли они карточку I «как комбинацию из трех вертикальных блоков или как систему парящих в воздухе диагоналей», вместо раунда просмотров с вопросом «Что это может быть?» о каждой из карточек.
После своих эссе в начале пятидесятых, когда Арнхейм стал самым влиятельным теоретиком, применявшим методы нейропсихологии и когнитивной науки в изучении искусства, он перестал обращаться к тесту Роршаха именно потому, что большинство людей продолжали думать о нем как о чисто субъективном упражнении в проецировании. Лишь еще один писавший о тесте Роршаха поддержал воззвание Арнхейма к пристальному визуальному анализу, и он тоже поставил под сомнение идею о том, что тест был упражнением в «проекции».
Психолог Эрнест Шахтель (1903–1975), возможно, ближе всех подошел к тому, чтобы вывести понимание Роршаха на уровень философии. Он считал подходы Бека и Клопфера одинаково ограниченными и назвал руководство Клопфера 1942 года расплывчатым, противоречащим самому себе и полностью изолированным от «совокупности человеческого опыта». Истинная цель чернильного эксперимента, писал Шахтель, как и Блейлер через десять лет после него, заключалась в том, чтобы «расширить понимание человеческой психики». В то время как сам Роршах «никогда не терял из виду этой цели, в книге Клопфера она едва ли появляется в поле зрения читателя».
В дискуссии об анализе содержания Шахтель соглашался с тем, что проводящие тестирование врачи должны использовать все, что возникает в процессе проведения теста. Но он произвел разделение, которое проходило глубже, чем граница между формальным ответом и ответом, основанным на содержании. Что является результатом теста Роршаха, спрашивал он: слова, которые произносит человек, или вещи, которые он видит? Эмпиристы или буквалисты скажут, что у нас есть доступ только к тому, что испытуемые говорят вслух, мы не можем, в конце концов, читать их мысли. По мнению Шахтеля, мы каждую секунду знаем, что видят или чувствуют другие люди и, как бы ни было это сложно — глядеть на мир чужими глазами, — именно это и должен предпринять психолог. Тест Роршаха, писал Шахтель, анализировал восприятие и процессы восприятия как таковые, «а не слова, использованные для выражения этого восприятия или его части, хотя с психологической точки зрения эти слова тоже достаточно важные». Важно было понять, что человек видел и как, даже если тестировавший его мог постичь этот процесс лишь при помощи эмпатии и воображения, которые не могут быть измерены количественно. Если использовать тест только для анализа сказанных слов, он «станет скорее стерильной техникой, нежели гениальным инструментом для изучения человека, который был придуман и явлен миру Германом Роршахом».
Графики из произведенного Арнхеймом визуального исследования карточки I.
(a) Фрагменты можно сгруппировать множеством способов. Например, треугольные крылья на каждой из сторон легко принять за часть боковых колонн или за отрезок перекладины, пролегающей через верхнюю часть как отдельно от центральной колонны, так и в составе ее.
(b) Определяющей частью визуальной формы является не внешний контур, а то, что может быть названо «структурным скелетом», а карточка I соответствует нескольким возможным скелетам, таким, как эти три.
(c) Скелеты, в особенности основные оси, меняют динамику восприятия. Например, белый треугольник и серый прямоугольник в нижней части карточки могут выглядеть наклонными и очень динамичными, как показано на рисунке А, или более статичными, как показано на рисунке В.
(d) Контуры изображения, такие как кончики «крыльев», одинаково хорошо подходят как для сглаживания, так и для обострения восприятия.
Хотя Шахтель никогда не создавал собственной системы оценок и интерпретаций протоколов Роршаха — его идеи просто были направлены против систематизации, — именно он подхватил мысль, высказанную в 1951 году Арнхеймом, о том, чтобы давать детальный анализ чернильных пятен как фактических визуальных объектов, а не простых экранов, предназначенных для проецирования. Он анализировал единство или фрагментарность пятен, их прочность или хрупкость, массивность или деликатность, устойчивость или нестабильность, твердость или мягкость, влажность или сухость, свет или тьму, постоянно подчеркивая психологический резонанс этих качеств.
