В 1954 году ученые случайно отобрали пятьдесят досье наиболее успешных курсантов и еще пятьдесят — тех, у кого выявлены нарушения личности, после чего, также случайно, разделили их на пять групп по двадцать штук в каждой.
Каждый пакет из двадцати папок был передан нескольким экспертам по оценке личности, среди которых были разработчик теста множественного выбора Молли Харроуэр и Бруно Клопфер. Смогут ли они понять из результатов теста, к какой категории отнесен каждый курсант? Другими словами, смогут ли изначальные тесты курсанта, попав в руки к ведущим экспертам страны, предсказать его будущие психологические проблемы?
Подбросив монетку, можно было бы получить правильный результат в 10 случаях из 20. Психологи оказывались правы примерно в 10,2 случая. Никто из них не продемонстрировал более впечатляющей точности. Их попросили сказать, в каких оценках они больше уверены, но даже при подсчете только этих случаев лишь два психолога из девятнадцати превысили общий показатель верных совпадений. Семеро даже ухудшили статистику.
Некоторые из психологов потом утвержали, что результаты были искажены из-за модификаций, которые над стандартным тестом произвели в военно-воздушных силах. Харроуэр уже указывала, отвечая на аналогичные негативные выводы, что факторы, из которых складывается успешная карьера пилота, «на данный момент не являются четко предусмотренными в терминологии Роршаха»; возможно, хорошие солдаты вообще не обладают тем, что мы называем «хорошим психическим здоровьем».
Тесты Роршаха показали одинаковое количество «откровенно нестабильных или психопатических личностей» как среди авиаторов, награжденных медалями, так и среди тех, кто не сумел справиться более чем с пятью миссиями, — но они были психопатическими личностями по «нашим стандартам мирного времени». Тот, кто считается хорошо уравновешенной личностью в нормальных обстоятельствах, может не лучшим образом подходить для опасной обстановки высокой ответственности, каковой является пилотирование боевого истребителя. Были ее контраргументы убедительными или нет, «10,2 раза из 20» звучало довольно оскорбительно если не для теста Роршаха как такового, то для практики проведения масштабной подборки психологических тестов личности.
Другие исследования показали, что в прогнозировании профпригодности или академической успеваемости тест Роршаха показал худшие результаты, чем более простые методы, например записи в личном деле, послужной список или короткое интервью. «Цветовой шок» — предложенный Германом Роршахом термин для описания состояния человека, взбудораженного разноцветными карточками, признак уязвимости перед нахлынувшими эмоциями, — был дискредитирован, когда обнаружилось, что это столь же часто происходило в тех случаях, когда испытуемым показывали черно-белые версии цветных карточек Роршаха. Еще ряд исследований, где изучалось утверждение, что тест Роршаха всегда следует проводить в сочетании с другими психологическими тестами, а не сам по себе, показали, что включение результатов Роршаха в общий подсчет по итогам нескольких тестов делает конечные данные не более, а менее точными.
Многочисленные исследования обнаружили, что клинические психологи постоянно переоценивали психические проблемы людей, с которыми проводили тест Роршаха. В одном из исследований 1959 года в тестах участвовали трое здоровых людей, трое невротиков, трое психотиков и еще трое, имевшие другие психологические расстройства. «Пассивная зависимая личность», «Тревожный невроз с истероидными чертами», «Шизоидный характер, склонность к депрессии» — ни один из многочисленных специалистов, проводивших тесты Роршаха, не назвал ни одного из здоровых подопытных «нормальным».
Самая резкая критика касалась того, что представляло собой суть позиционирования теста: результаты зависят от того, кем вы являетесь, а не от того, каким пытаетесь казаться. Роршах был рентгеновским лучом, тестом, результат которого нельзя подделать, как не может рентгеновский слайд обмануть проектор. Однако к 1960 году исследования показали, что врачи, проводившие тестирование, могли осознанно или неосознанно влиять на результаты, а испытуемые изменяли свои ответы в зависимости от того, по какой причине проводился тест, от того, что думал о них «тестировщик», или просто от того, как он выглядел и вел себя. Пока некоторые видели в межличностном аспекте теста элемент своей личной власти, это делало тест менее объективным.
Под «клинической достоверностью» занимавшиеся проведением тестов специалисты обычно подразумевали, что интерпретатор мог использовать тест Роршаха, чтобы собрать информацию, которая работала на практике и могла быть подтверждена пациентом или проверена при помощи других источников. Теперь в глазах скептиков это выглядело совершенно по-другому. Они описывали эти так называемые открытия как комбинацию ложного подтверждения (убеждения себя в том, что получено подтверждение уже имевшихся установок, повышенное внимание к деталям, которые уже известны), иллюзорной корреляции (определение взаимосвязей, которых на самом деле нет) и методов, используемых гадалками и экстрасенсами (бессознательное применение контекстуальной информации, оперирование общеизвестными фактами, с которыми согласятся почти все, но при этом придание себе статуса «провидца», делающего «подталкивающие» прогнозы, тонко видоизмененные или даже полностью вывернутые наизнанку в последующих вопросах, и так далее).
Слепые диагнозы устраняли часть этих проблем — но не все. Тест все же должен контролироваться кем-то, находящимся в прямом контакте с испытуемым. Любое подтверждение диагноза требовало его сверки с мнением постоянного терапевта испытуемого, и это лишь создавало проблему. Кроме того, относительно психологических истин трудно сказать, как должно выглядеть внешнее подтверждение. Если и врач, и пациент считали, что описание пациента верно, что еще могло потребоваться? Но эти мнения не удовлетворяли критериям безоговорочного доказательства.
Некоторые утверждали, что проводившие тест были сознательными циничными мошенниками или шарлатанами. Опять-таки, предсказатель, окруженный клиентами, восхищенными точностью его телепатической силы, может и сам начать верить в свои потрясающие способности, и некоторые из наиболее настойчивых критиков Роршаха проводили именно эту аналогию. Они выражали по меньшей мере негодование по поводу «роршаховской культуры», принимавшейся в качестве ортодоксальной, не считались с его авторитетом и с предубеждением относились к таким антинаучным суждениям о личности.
Критика, мелькавшая в профессиональных публикациях, имела мало влияния на методику, которая широко использовалась и занимала центральное место в клинической психологии, выражала ее суть. Необходимость в доступе к человеческой личности была слишком велика, и роршаховские кляксы, казалось, давали такой доступ.
В 1960-е годы «холодная война» обострилась, требуя абсолютной идеологической ясности в борьбе коммунизма и капитализма, и были моменты, когда судьба мира в буквальном смысле зависела от того, как интерпретировались неоднозначные изображения. В октябре 1962 года президенту Кеннеди доставили фотоснимки Кубы, сделанные с самого передового американского самолета-разведчика U-2, на которых была — или не была — видна стартовая площадка советской баллистической ракеты среднего радиуса поражения, что означало — или не означало — повод для начала ядерной войны.
