11
Гиласу снится, будто кто-то смахивает снег с его лица.
– Стыдись, Блоха, – произносит низкий голос мужчины в его сне. – Чтобы горец – и в снежную бурю угодил?
Этот голос… Сильный, уверенный, до боли знакомый.
Сердце Гиласа забилось быстрее.
– Акастос?
– Не болтай. Пей.
Между зубами у Гиласа оказывается носик кувшина. Едва не поперхнувшись, он глотает вино с сильным привкусом уксуса. Гилас ничего вокруг не видит, но узнал голос Акастоса – бродяги, кузнеца, беглеца и убийцы, преследуемого духами мщения. Человека, достойного большего восхищения, Гилас не встречал. Вот бы этот сон подольше не заканчивался!
– Хватит ухмыляться, Блоха. У тебя вино изо рта вытекает.
Гилас издает смешок, и брызги летят в разные стороны. Как же он рад услышать прозвище, которым однажды наградил его Акастос! Только бы не проснуться…
* * *
Но вот Гилас открыл глаза. Акастос никуда не делся.
– Ты и правда здесь! – воскликнул мальчик.
– А где мне еще быть? – огрызнулся тот.
Акастос сидит на полене у ярко пылающего очага. От его овчинных шкур и грязного шерстяного плаща поднимается пар; борода и длинные темные спутанные волосы в снегу. Но взгляд светло-серых глаз все так же быстр и проницателен, и сейчас они смотрят на Гиласа с подозрением.
– Зачем ты меня выслеживал? – потребовал ответа он.
Гилас попытался сесть.
– Никого я не выслеживал. Я даже не знал, что ты на Кефтиу. Я просто шел за Разбойницей…
– За Разбойницей? – удивился Акастос. – А львица-то как на Кефтиу угодила?
– Она привела меня сюда. Похоже, знает, что ты здесь живешь. Она меня спасла… – Гилас осекся.
В хижине тепло, но за ее стенами все так же бушует метель, и ветер свистит среди сосен, да так, что потолочные балки скрипят. А Разбойница сейчас там одна…
– Тебя ко мне привел лев, – вполголоса произнес Акастос, знакомым движением почесывая бороду. – Если это знак, то как его понимать?
– Не знаю, но я рад, что Разбойница нашла твой дом. А еще больше рад, что ты спасся с Талакреи!
Акастос вздохнул:
– А я, наверное, рад, что ты уцелел, Блоха.
– Почему только «наверное»?
Странник уставился на него:
– Он еще спрашивает! Пятнадцать лет я в бегах, скрываюсь от Воронов! За все это время мне представился лишь один шанс убить высокорожденного Ворона. Один шанс уничтожить кинжал Короносов. И кто мне помешал? Ты. Что же мне теперь, от восторга плясать при виде тебя?
– Тогда зачем было меня спасать? – проворчал Гилас.
– Да вот сам удивляюсь, с чего вдруг я не бросил тебя замерзать насмерть у меня на пороге.
Акастос встал и направился в угол, где лежали дрова. Гилас заметил, что при ходьбе он морщился и берег правую ногу.
– Да, это тоже твоя заслуга, – вполголоса произнес Акастос. – Ты мне ногу еще летом обжег, а последствия до сих пор чувствую.
– Прости.
– Какой мне прок от твоих извинений? Помоги-ка лучше ужин приготовить.
Гилас нашел два надтреснутых роговых стакана и пару мисок, а Акастос тем временем достал облепленный сажей котелок и запасы съестного: жалкие остатки ячменной муки и копченой свиной грудинки, немного козьего сыра, две подгнившие луковицы, талый снег и пригоршню мохнатых бледно-зеленых листьев (последние Акастос вытащил из мешочка на поясе).
– Это что? – настороженно поинтересовался Гилас.
– Ясенец белый. Он растет только в кефтийских горах и отгоняет Чуму, так что на вкус не жалуйся.
Кинув Гиласу палку, Акастос велел мальчику помешивать кашу; сам принялся смешивать вино с талым снегом, а потом покрошил сыр в другую миску.
Гилас произнес:
– Мне надо тебе кое-что сказать.
– Ну?
– Э-э… Вороны вернули кинжал себе.
Акастос замер.
– Как?
Гилас поведал о своей схватке с Воронами на огненной Горе Талакреи. К концу рассказа мальчика била дрожь, но Акастос лишь невозмутимо взял стакан, попробовал вино и вытер губы тыльной стороной руки.
– Ты как будто не удивлен, – заметил Гилас.
– Чему тут удивляться? Я уже несколько месяцев как догадался. Вороны сейчас на вершине могущества. Захватили шахты в Лаврионе, и оружия у них теперь завались: сколько нужно, столько и выкуют. – Акастос помолчал. – А теперь, может быть, объяснишь, как тебя на Кефтиу занесло?
Помешивая кашу, Гилас рассказал о своих странствиях. Акастос слушал с непроницаемым лицом, но много спрашивал про Перифаса.
– Когда мы добрались до Кефтиу, остальные уплыли, а я остался. – Тут Гилас осекся, вспомнив кишащий духами берег и детей-призраков. – Со мной что-то неладно, – вдруг выпалил он. – Я привидений вижу.
Акастос поставил стакан и поглядел на него.
– Это просто ужас какой-то! – жаловался Гилас. – Никогда не знаешь, когда они в следующий раз явятся, а перед этим голова болит. – Гилас коснулся шрама у себя на виске. – Почему я их вижу? Раньше такого не было!
Гилас с мольбой взглянул на Акастоса – самого мудрого человека из всех, кого он знал.
Но бродяга только заметил:
– Ты так и не сказал, что тебе здесь надо.
Гилас слегка опешил:
– Я Пирру ищу.
– Кого? А-а, вспомнил твою девчонку.
Гилас залился краской.
– Вовсе она не моя! Мы просто дружим.
Акастос фыркнул:
– Сколько тебе лет? Поди, скоро четырнадцать? Так я и поверил!
Гилас покраснел еще гуще.
– Хочешь – верь, хочешь – нет, – сердито бросил он. – Пирра в каком-то Така Зими. Это место высоко на Горе Дикти, но я не знаю где.
– Хватит мешать, каша готова, – перебил Акастос.
Вино оказалось крепким, а каша такой вкусной, что Гилас позабыл все свои обиды и съел две миски, да еще соскоблил остатки со стенок котелка. Наслаждаясь благодатным теплом и приятным головокружением, Гилас наконец набрался смелости и спросил:
– А ты?
– Что – я? – не глядя на мальчика, бросил Акастос.
– Что ты здесь делаешь?
Акастос задумался, решая, что сказать, а о чем умолчать.
– Ищу старых знакомых. Они ненавидят Воронов так же, как я.
