Золотистые волосы…
Рейф проглотил подступившую к горлу желчь и протянул к ней трясущиеся руки. От его легчайшего прикосновения она застонала, дернулась и сжалась в комок, и Рейф увидел у нее на шее тонкую цепочку. В тусклом свете фонаря блеснул медальон, на котором были выгравированы изящные незабудки. Точно такой же, какой он подарил Памеле, когда только начал за ней ухаживать.
«Нет! — мысленно вскричал Рейф. — Нет, нет, нет, это не может быть она!»
Глаза обожгло слезами, все перед ним расплылось, слезы хлынули по щекам, но Рейф этого не замечал. И тут прямо ему в ухо зашептал голос сатаны, вкрадчивый и полный самодовольства:
— Услышав, что ты собираешься жениться, мы — Андерхилл, Чаллонер, Херст и я — все захотели подарить тебе что-нибудь особенное. И решили, что самым подходящим подарком будет объездить невесту. Должен заметить, что поначалу она была не особенно сговорчивой, но потом освоилась. Настоящая похотливая сучка эта твоя невеста. Я уверен, ты будешь рад, что она станет согревать твою постель, ну, если, конечно, ты не особенно разборчив и готов подбирать объедки за настоящими мужчинами.
И виконт захихикал, словно отпустил отличную шутку.
Ярость, холодная и черная, захлестнула Рейфа. Но он не исколотил и не разорвал Сент-Джорджа на куски, он стоял на коленях, почти парализованный, тело его сотрясалось, безмолвный крик застрял в горле.
— Я предупреждал тебя, Пендрагон, — лучше не переходи мне дорогу, — сказал Сент-Джордж. — И не вздумай когда-нибудь еще совершить подобную ошибку.
Шаги удалились. Все еще оцепеневший, Рейф заставил себя поднять голову и увидел отъезжавший экипаж, услышал непристойный хохот…
Рейф содрогнулся и вернулся в настоящее.
— Этот проклятый ублюдок погубил ее, чтобы заставить страдать меня, — пробормотал он. — И ему это удалось.
— Боже милостивый! — в ужасе прошептала Джулианна. Глаза ее наполнились слезами.
Глаза Рейфа остались сухими, все его слезы давным-давно выжгли ненависть и всепоглощающее желание отомстить.
Джулианна взяла его за руку и подвела к кровати. Усадив его рядом с собой, она крепко обняла его, чуть приподнялась и поцеловала сначала в щеку, потом в висок.
— Расскажи мне все, — пробормотала она, поглаживая его по груди.
Рейф долго молчал — воспоминания были слишком мучительны. Но ее тихая простая мольба взывала к чему-то скрытому глубоко в его душе. Толком, не поняв, что делает, он уже начал говорить:
— После того как они швырнули ее к моему порогу, избитую и истерзанную, я кинулся в дом и вызвал доктора. Она потеряла очень много крови, мы боялись, что той же ночью она и умрет, но каким-то чудом она выжила. Постепенно Памела начала поправляться, по крайней мере физически. Она ела и спала и делала все, что делает живой человек. Но девушка, которую я знал, исчезла. Раньше она все время улыбалась и смеялась. Памела была одной из тех редких душ, кто никогда не видит в людях ничего плохого. Но эти подонки убили это в ней, погасили свет в ее глазах.
Он замолчал, чувствуя свинцовый комок в груди.
— После этого она не могла на меня смотреть и сжималась в комок при малейшем прикосновении. Не потому, чтоэто был я, а потому, что я был мужчиной, а именно они заставили ее страдать. И я не мог ничего, сказать или сделать, чтобы исправить это. Черт, я не мог утешить ее даже тем, что обидчики ее наказаны.
Он встал, подошел к камину, взял кочергу и начал ворошить в нем поленья, хотя они и не горели.
— Но ты, конечно же, заявил властям о нападении?
Рейф засмеялся, горько и глухо:
— Да, мы с ее отцом пошли к так называемым властям и рассказали, что эти чудовища с ней сделали. А они только смотрели на нас и ухмылялись, а потом спросили, как она сумела их соблазнить. Сент-Джордж и его дружки — такие респектабельные джентльмены, богатые, могущественные люди, важные и привилегированные. Кто поверит заявлению часовщика из Чипсайда и бизнесмена сомнительного происхождения против свидетельства четверых состоятельных аристократов?
— Но ты же их видел! Мидлтон сам признался тебе в том, что сделал!
— Им всего лишь требовалось это отрицать — если бы констебли вообще их допрашивали. А они этого, конечно, не делали. Вместо этого они швырнули в камеру меня за ложные обвинения. Они бы и отца Памелы посадили, но я убедил их позволить мне отсидеть его срок следом за своим. Две недели в лондонской тюрьме.
— Это чудовищно. — Джулианна наклонилась вперед, на лице ее было потрясение и гнев.
В тот самый день он навсегда утратил уважение к закону. Он понял, что человек должен сам о себе заботиться и сам искать справедливости теми средствами, которые ему доступны.
— Сент-Джордж и его дружки-насильники продолжали жить, будто ничего не случилось, — холодно произнес Рейф. — Они не испытывали никаких угрызений совести, словно никогда не издевались над несчастной милой девушкой, единственным преступлением которой была любовь ко мне.
«Святые небеса, как я хотел их убить!» — так думал Рейф, вспоминая то время. Сначала он просто сума сходил, так ему хотелось выследить их, одного за другим, и засадить каждому пулю между глаз. Но он решил, что это будет слишком легкая смерть, и предпочел дать каждому отведать свою долю страданий. Пусть пройдут годы, но его отмщение непременно осуществится.
Андерхилл и Чаллонер уже получили по заслугам, а двоих других тоже скоро ждет час расплаты. С Херстом, пьяницей, уже почти покончено, он сам себя погубил, а у Сент-Джорджа начались финансовые затруднения, и он здорово суетится, потому что каждое новое вложение капитала таинственным образом оборачивается неудачей.
Уничтожить одного за другим — вот самая сладкая месть.
— А как же Памела? — мягко спросила Джулианна. — Ты говорил, что она умерла.
— Да. Эти подонки убили ее. Это так же верно, как если бы они пришли в дом и собственными руками накинули петлю ей на шею. — Рейф обернулся и посмотрел в ее страдальческие глаза: — Она повесилась через три месяца после этого случая. Она… обнаружила, что беременна. И оставила мне записку, в которой писала, что просит прощения, но не в силах вынести мысль, что ей придется пережить это бесчестье. До той ночи она была девственницей. Она писала, что не может рассчитывать, что я женюсь на ней, и буду растить эту мерзость как собственного ребенка. Написала, что не может быть моей женой. Не может быть ничьей женой, по тому, что больше никогда не сумеет вынести прикосновения мужчины. — Сделав глубокий вздох, Рейф продолжил: — Памела написала, что любит меня. Она даже умоляла простить ее. Ну как же она не поняла, что в прощении нуждалась вовсе не она? Я! И до сих пор — я.
— Ты ошибаешься. Не нужно себя винить.
— Не нужно? — горько спросил он. — Это была только моя вина. Если бы не я, эти мерзавцы ее не тронули бы. Если бы не дом, им это было бы ни к чему.
