Шагнув вперед, кладу ладонь на выпуклую ширинку и пальцами чуть сдавливаю возбужденный член. Энергетический сигнал подан. Мучительное наслаждение обуревает Богатырева, сдав со всеми потрохами сорвавшимся с губ глухим отрывистым стоном.
Глядя ему в глаза, медленно опускаюсь вниз. Одной рукой пробираюсь в брюки, другой слегка оцарапываю обнаженный мужской торс.
Расстегнув ширинку и приспустив трусы, уже привычным движением вынимаю член и, не медля ни секунды, касаюсь его головки кончиком языка. Нежная плоть — горячая и пульсирующая — мгновенно наливается до предела. Огромный толстый ствол так и норовит добраться до моей глотки, но я дразню его.
Бросая на сбивчиво дышащего Богатырева дикий взгляд, языком исследую каждый сантиметр его члена, рукой массирую чувствительную мошонку и, только когда у него уже нет сил сдерживаться, и его ладонь оказывается на моем затылке, я втягиваю член в себя. Посасываю его тонко, но сексуально. Позволяю буре разыграться в нем. Довожу его до потребности вернуть мне хотя бы капельку его исступленного восторга, которым я наполняю его болезненно и судорожно сжимающиеся мышцы.
— Рита… — его непроизвольный шепот больше напоминает мольбу, чем протест, и я углубляюсь, заглатывая член так, что дыхание перекрывает.
Выжидаю секунду, другую, третью, освобождаю рот и наблюдаю за пытливым взглядом облизывающегося Богатырева, когда он смотрит на тянущуюся слюну. Впервые в его ранее неживых глазах сверкает удовлетворение.
Он подушечкой большого пальца проводит по моей влажной нижней губе, заносит руку под мой подбородок и заставляет подняться с колен. Толкает на кровать, нависает сверху и, разведя мои ноги, проталкивается в мои ноющие от возбуждения глубины. Возвращается назад и снова погружается в мою теплоту. А я выгибаюсь под ним, закатив глаза и просто получая неземной кайф от этого порочного процесса.
Никаких изощренных ласок, но сколько звезд перед глазами! Мое наслаждение граничит с болью, отчего становится острее, в то время, как остальной мир куда-то уплывает. Остаемся только мы — я и Платон. На маленьком плоту. Посреди бушующего штормом океана.
Я вскрикиваю, когда на меня обрушивается сметающая все на своем пути волна оргазма. Ногтями впиваюсь в крепкие мужские плечи и с тихим жарким вдохом шепчу:
— Плато-о-он…
И в этот момент меня осеняет, что Дену я изменила не вчера, не позавчера, а сегодня. Сейчас. В тот миг, когда отдала свой стон чужому мужчине, произнеся его имя.
Он брызгает на мой живот тягучими каплями густого семени, гортанно дыша мне в ухо и даже не догадываясь, что по моему лицу снова текут слезы. Только их причина кроется совсем не в обиде на мужа, а в пронзившей меня мысли, что я могла бы быть создана для этого мужчины. Отдавалась бы ему каждую ночь. Утоляла бы его нестерпимый голод. Научила бы его изливать душу.
Но это лишь глупая несбыточная фантазия. Однако она толкает меня на более странный шаг.
— Может, поужинаем завтра? — спрашиваю тихо. — Перед этим?
Богатырев поднимается, оставив мое согретое собой тело мерзнуть под тянущейся с балкона прохладой. Застегивает ширинку и ремень, подбирает с пола рубашку и с абсолютным равнодушием говорит:
— Хорошо. В девять. В «Дуэте».
Любуюсь его отточенными движениями и, слабо улыбнувшись уголком губ, отвечаю:
— Я не опоздаю.
Глава 8
Визит мамы в гости — последнее, чего я хотела бы на этой непростой неделе. Но не прогонять же ее, раз она уже на пороге и в курсе, что дочь на больничном.
— Я тебе тут фруктов, йогуртов принесла, — достает все из сумок и выкладывает на стол. — Черный шоколад, мед, творог.
— Мам, у нас все есть, — устало отвечаю я, подойдя к окну. Скручиваю рулонную шторку и запускаю в кухню свет.
— Температура есть?! — Мама ловит меня, не дав сесть на стул, и прикладывает ладонь ко лбу.
— Нет у меня температуры. Я просто устала. В офисе завал. Сил нет. Решила отдохнуть, отлежаться, пропить магний. Чтобы не доставали с работы, сказала, что на больничном.
— А лист где возьмешь?!
— Твоя же знакомая еще работает в регистратуре нашей поликлиники? Помнится, раньше она за шоколадку все, что угодно, сделать могла.
— На пенсию ее отправили! Ритуль, ты почему раньше не сказала?!
Маме мои проблемы, которые могут возникнуть на работе из-за неподачи больничного листа, кажутся вселенской катастрофой. Мне же не более, чем обыденной трудностью. После мерзкого поступка мужа быть уволенной из-за прогулов — такая фигня!
— Здравствуйте, Мария Николаевна, — сонно бубнит вошедший в кухню Ден. Одной рукой потирает опухшие глаза, другой — подтягивает домашнее трико.
Маму всегда бесила бестактность Дена по отношению к гостям. Родители не привили ему нормы поведения, а у меня его перевоспитание в процессе.
Было в процессе.
— Доброе утро, — буркает мама, окинув его пренебрежительным взглядом.
Ден набирает стакан воды, выпивает залпом, капая на майку, и склоняется ко мне.
— Привет, солнышко. — Пытается поцеловать меня в губы, но я уворачиваюсь, и его губы касаются моей щеки. — Как спалось?
— Как в сказке, — натянуто улыбаюсь я.
Вернувшись вчера из «Шарма», мужа дома не застала. Успела принять душ и лечь в постель, когда он, гремя ключами, шарахался в темноте квартиры. Только утром выяснила, что он снова играл. Увидела пачку помятых купюр разным номиналом. Сумма немаленькая. Вчера ему вновь повезло. Только в этот раз мне не хочется с ним в ресторан или в кино, я не хочу себе колье или платье, и вообще меня одолевает желание выбросить купленный ему на годовщину подарок. Пусть лучше бомжей порадует.
— Что у вас стряслось? — интересуется мама, как только Ден уходит в ванную.
— Ничего, — пожимаю плечами. — Чай будешь?
— Врешь ты мне, — тяжко вздыхает она. — Говорила тебе, не будет счастья в этом браке.
— Мам, не начинай. Все образуется.
Она глядит на меня с сочувствием, и во мне просыпается маленькая девочка, которая вот-вот сорвется и прижмется к ее груди, поплачет, выговорится и почувствует, что она опять под надежной защитой.
— Ладно, давай чай.
Мама составляет мне компанию до самого вечера. Наконец-то мы досматриваем трехчасовой фильм, который начали еще в прошлом году и никак не могли выкроить время, печем шарлотку и делаем молочный коктейль, пока Ден пропадает в автомастерской.
— Давно хотел стойки поменять, — докладывает мне перед отъездом, будто меня действительно волнует, в каком состоянии наша машина. Лучше бы обо мне так пекся!
Папа заезжает за мамой в шесть. Я лишь машу ему рукой из окна. Боюсь, что если спущусь, то разрыдаюсь у него на груди, и после этого Дену точно несдобровать. Папа его на куски порвет.
