Как я поняла, Мария Степановна как раз намеревалась осмотреться, а Ник оттёр её от лицезрения обнажённой девы. Голоса удалялись, а я всё никак не решалась выйти из своего укрытия, так и стояла, слушая, как колотится сердце. Только спустя время созрела, наконец, выглянуть, и шумно вздохнула. А потом у меня задрожали ноги: я заметила лежащие в метре от кровати мужские трусы. Их я и швырнула Завьялову в физиономию, когда он посмел показаться на пороге.
– Завьялов, тебе кто-нибудь говорил, что ты косяк?! – возмутилась я, больше не боясь быть услышанной.
Будто и не прозвучало громкого упрёка, Ник улыбнулся. Откровенно и дерзко. Он пошло облизнулся, не обращая никакого внимания на то, что оказалось в его руках, швырнул бельё в сторону, а меня на ходу подхватил и усадил на подоконник. Стекло за моей спиной недружелюбно зазвенело.
– А тебе кто-нибудь говорил, что ты самая желанная женщина на свете? – игриво прошептал он, осторожно покусывая кожу на моём плече.
– Завьялов, прекрати! – возмущённо рыкнула я и попыталась вырваться. Не тут-то было! Только выбилась из сил.
– Прости, котён, ничего не могу с собой поделать: хочу тебя, – мягко рассмеялся он этим трепыханиям и занялся моей грудью. Весьма действенно, кстати… лишая и малейшего желания вырваться.
– Завьялов, пойдём к реке, – простонала я, чувствуя его эрекцию, упирающуюся в моё бедро. – Второго такого позора я не вынесу, – пожаловалась я, замирая от его уверенной ласки.
Никита окинул меня мутным от желания взглядом, но разжать руки всё же сумел. С видимым сожалением он заставил себя отступить, правда, не отказал себе в удовольствии наблюдать за тем, как я одеваюсь. Я сбивалась с мысли и бесконечно чертыхалась. Единственное, что подстёгивало ускориться, так это его возбуждение, которое так и не спало. Я успела усвоить, что когда мужское терпение иссякает, отказывать себе в удовольствии он просто не в состоянии.
На реке мы провели практически весь день. Плавали, смеялись, дурачились. Никита рассказывал о своей жизни, о друзьях-алкоголиках, коротко упоминал об отце. У него это получалось легко и доступно. Я по понятным причинам откровенничать не спешила и всё больше отмалчивалась. Частенько ловила себя на мысли, что постоянно улыбаюсь, глядя на него. Никита был просто напичкан энергией и задором. Он фонтанировал какими-то невероятными идеями и бессовестно соблазнял на безумства.
– Мы в баню пойдём? – спросил он у меня как-то совершенно невпопад с идущим до этого разговором, и я оборвалась на полуслове.
– В смысле? Зачем? – совершенно серьёзно недоумевала я, а Ник как-то пространственно вздохнул.
– Для здоровья, конечно. Ты только представь: влажный пар, запах берёзовых листьев, ты и я голые… – перечислял он, жадно водя по моему боку ладонью. – Я отхожу тебя веничком… Ты, наконец, расслабишься.
– В смысле? Я расслаблена…
– Расслабишься и позволишь мне всё, – многообещающе улыбнулся он, а я с подозрением прищурилась.
– Ты что задумал?
Завьялов вскинул брови.
– Ты разве не знаешь? Хочу тебя!
– Ты совершенно невозможный тип!
– Но ведь тебе нравится.
– В последнее время у меня испортился вкус, – не уступила я, и Никита с готовностью принял удар.
– Готов поспорить, – вызывающе заявил он, но я покачала головой, вынужденная отказать.
– Послушай, я не хочу обострять. Мария Степановна…
– Боже, Май, перестань! Или ты действительно считаешь, что бабуля родилась пенсионеркой?! Она всё понимает. Иногда даже больше, чем хотелось бы, – многозначительно добавил Завьялов, посмотрев куда-то в сторону. – Я ещё вчера выслушал всё, что она обо мне думает, и, можешь поверить, в выражениях баба Маня не стеснялась. Ты ей нравишься. Никто не считает тебя коварной соблазнительницей. Скорее уж невинной жертвой моего нечеловеческого обаяния.
– Что есть, то есть, – покивала я. – Но что она сказала?
– Только то, что не хочет, чтобы из-за моего разгильдяйства ты стала её избегать.
– А что ты ответил?
– Что ты сама хотела, разумеется!
– Завьялов!
– Да это шутка, Май. Вот увидишь, она ещё проведёт с тобой разъяснительную беседу на тему «не обижайся на балбесов».
– А есть смысл в такой беседе?
– Бабуля считает, что есть. Она меня, конечно, любит, но считает ветреным.
– Даже не знаю, с чего бы…
– Ну, давай, ты ещё поязви. А я, между прочим, однолюб.
– Очень интересно! – самоотверженно заявила я и тут же рассмеялась. Никита кисло поморщился.
– Май, а ты любила когда-нибудь?
Вот в этот момент шутить мне расхотелось, и я напряжённо сглотнула.
– Нет, – сорвалось с губ на удивление легко.
– Я почему-то так и подумал. Я тоже не любил, но хотел бы. Как мой отец. Он увидел маму, и прежняя жизнь потеряла смысл. В одночасье он ушёл из семьи, оставил бизнес. А ведь она ему даже ничего не обещала. Отец покорил её своим стремлением меняться ради любви. Желание изменить себя дорогого стоит. Я тоже сумею.
– И перестанешь волочиться за каждой юбкой?
– Ну, ты ведь меня совсем не знаешь, – будто бы упрекнул Никита, и только тогда я восприняла его слова серьёзно. Только тогда задумалась над смыслом.
– А ты смог бы полюбить меня? – зачем-то спросила я и наткнулась на какое-то ледяное безумие во взгляде.
Завьялов моргнул, и всё исчезло, как и не было. Только странный холодок пробежал по моей спине. Дожидаться ответа я не стала, подскочила и бросилась в воду с разбега. И жалкая мысль… «Я бы хотела, чтобы он меня полюбил» – только эта жалкая мысль тешила уязвлённое самолюбие. Что ему стоило солгать?..
Уже вечером мы сидели в уютной и шумной компании соседей. Завьялов вовсю пользовался природным артистизмом, его шутки заходили на ура, а предложение спеть в караоке стало главным активатором задора. Сам Никита не пел, но умел здорово всё организовать. Он подбадривал, стимулировал, он же и высмеивал «особо талантливых». Но его насмешки не казались злыми. Он словно разговаривал со всеми на одном языке, я же стала невольным зрителем в разыгранном как по нотам спектакле.
В баню мы пошли последними, и я вздохнула с облегчением, осознавая, что косо на нас при этом никто не смотрел. Здесь в принципе не было разделения на мужской и женский пол. В парилку заходили все вместе. Кто в плавках и купальниках, кто в полотенце. Мне Никита выделил плотную белую простыню, но даже она не скрыла очертаний женского тела, оказавшись насквозь мокрой. Завьялов не пытался залезть под простыню рукой. Он наслаждался эстетическим эффектом. И вид тёмных ареол сосков, плавные изгибы бёдер, впалый живот под ставшей полупрозрачной тканью, ещё долго будут будоражить сознание, и приходить во снах. По крайней мере, он меня в этом заверил. Единственное, от чего он так и не смог отказаться, так это от жадных вожделенных взглядов. Ник меня хотел. Хотел часто. И если не подмять под себя в сексе, то хотя бы коснуться. Практически невинно, целомудренно провести кончиками пальцев в миллиметре от кожи обнажённого плеча, обдать жаром дыхания шею. Оставалось только удивляться, как важно для него оказалось невербальное общение. Это был язык жестов, это было считывание эмоций. Что-то неуловимое, но прочно соединяющее двух людей, мужчину и женщину. Ну и, конечно, желание.
