— Сочувствую, — кивнул я после недолгой паузы.
Мне было действительно жаль. Все контакты на Флоре, о которых упоминал лейтенант Ханес, оказались провалены. Этот являлся последним и тоже не подтвердился. Других возможностей связаться с имперской разведкой я не имел…
** *
Слава богу, при высадке на планету на мне был не просто шлем, а шлем, интегрированный в бронежилет, с плечевой поддержкой. Иначе от того дурацкого удара о дерево никакая иммунность не помогла бы, разбил бы башку или шею сломал как пить дать. А так — отделался лёгким испугом. Точнее, контузией. Но сознание всё-таки потерял. А когда очнулся, понял, что снова попал не по-детски.
Я ощущал себя абсолютно голым, лежащим на чём-то холодном, намертво прикрученным к ложу крепкими путами. Пошевелиться могу, дёрнуться — нет. И голову хрен повернёшь. Перед глазами лишь потолок с длинными, как от высоких простенков, тенями.
Где-то поблизости разговаривали на языке, которому меня обучали на штрафном корабле, с помощью гипносна…
— Значит, говоришь, все тесты верны?
— Да, милорд. Генетика подтверждается. Барьерное сходство по двадцати двум параметрам из двадцати пяти. Скрут на него почти не подействовал.
— Хм… Даже не знаю, хорошо это или плохо. Вот то ли дело раньше. Отдал бы на потеху шершавым, ни перед князем не надо отчитываться, ни перед Советом… Он, кстати, без закрепления?
— Так точно, милорд. Без закрепления и без вмешательства.
— А вот это уже интересно. С этим уже можно играться. Получится неплохой поводок, как думаешь?
— Вы правы, милорд. Поводок может стать идеальным. Но только, если он это сам прочувствует. Без личного опыта полное трансформатирование неэффективно.
— Ты ошибаешься, Растус. Угроза, как правило, страшнее реального действия.
Голоса замолчали. Секунд через двадцать в поле моего зрения появилась чья-то взъерошенная голова.
— О! Очухался вроде… Эй, ты! Говорить можешь?
Меня ткнули в бок чем-то острым.
— Не понимаю, — прохрипел я, морщась от боли.
— Милорд! Он по-нашему не балакает.
— Логично, — послышалось издали. — Вколи ему филостанс, это улучшит динамику.
— Обучение традиционное?
— Да.
— Ясно, милорд. Сделаем.
Меня снова кольнули, только уже не в бок, а в плечо, и не так больно, как в первый раз.
Через минуту я погрузился в сон…
** *
Доски скрипели, колёса погромыхивали на ухабах, телега неспешно катилась по едва угадывающейся дороге. Тянущие возок копытные внешне напоминали земных лошадей, только бесхвостых, с короткими, сплюснутыми, как у бульдогов, мордами. Справа и слева, в высокой траве мелькали такие же, с всадниками на спинах. Не ахти какая охрана, но больше и не требовалось. Пленники сто пудов не сбегут, а от зверья, чтобы отпугнуть, хватит.
Я и ещё двое таких же несчастных полулежали в телеге, привалившись к дощатым бортам. Руки и ноги у нас были связаны. Кляпы отсутствовали, но говорить запрещалось. Наказание простое, но действенное — хлёсткий удар кнута «куда попадёт».
Местному наречию меня обучили по новой, всего за неделю. Прошлое знание, естественно, помогло, однако пробелов в нём оказалось достаточно, а произношение хромало на обе конечности. Зато теперь, если не знать предысторию, по разговору вполне мог сойти за аборигена.
Вообще, этот мир… ну, по крайней мере, то, что мне пока удалось увидеть… выглядел достаточно странно. Какое-то недокрученное средневековье, ей-богу. Или, наоборот, перекрученное.
С одной стороны, почти нетронутая природа, грубая домотканая одежда, мечи, копья, луки и арбалеты, пашущие на «лошадиной тяге» крестьяне, их сюзерен в похожем на замок поместье, слуги, дружина, охотничьи и лесные угодья, виселица на заднем дворе, регулярные порки проштрафившихся…
С другой стороны, канализация почти в каждом доме, холодное и горячее водоснабжение, неизвестные мне источники электроэнергии, переговорные устройства, нифига не «народная» медицина, всеобщая грамотность…
И всё это на фоне какого-то эклектичного культа поклонения земле, воде и огненному туману. Последний, кстати, если я правильно понял, никто никогда не видел, но все вокруг верили, что он существует, а не видят его лишь потому, что он появляется перед человеком за миг до смерти и при рождении.
Закончившаяся провалом операция штрафников имела основной целью захват одной из реликвий здешнего культа. Тот самый кусочек дерева, что хранился в кумирне местного феодала. Какую ценность он представлял, зачем понадобился разведке Империи, сколько их всего есть на Флоре — ничего этого я не знал, но где-то дней через пять после того, как очнулся, начал подозревать, что это просто реликвия и ничего больше. Примерно как щепка святого креста или волос какого-нибудь бодхисатвы. Потерять его — унижение, оставить врагу — стыд и позор. Вот поэтому аборигены и предпочли уничтожить этот предмет вместе с чужим кораблём, нежели сохранить, но позволить украсть.
Расплачиваться за пятно на их языческой репутации пришлось мне — как единственному выжившему из налётчиков. Каждый день меня отводили на конюшню и выписывали несколько десятков плетей. Сказать, что было больно, значит, ничего не сказать. После экзекуции спина превращалась в кровавое месиво. Потом, правда, лечили, но лишь для того, чтобы на следующий день всё повторилось. Бесконечная мука — так, кажется, описывались страдания грешников в любом религиозном аду. Прочувствовать это на собственной шкуре оказалось гораздо неприятнее, чем читать об этом в учебниках этнографии и истории, а потом ужасаться: ну у этих людей и обычаи.
Больше всего меня угнетала именно обыденность действия. Не концлагерь, не тюрьма инквизиции, не ацтекская пирамида… Простое подворье простого графа-барона. Сказали «этого выпороть» — выпорют, сказали «повесить» — повесят. Хозяин — барин, его слово — закон. Привычная жизнь не совсем привычного средневековья…
К хозяину меня привели на пятнадцатый день. Вместо конюшни.
«Кабинет» местного босса выглядел как типичное помещение типичного замка. Каменный пол, каменные стены, пара стрельчатых окон с прозрачными витражами, грубые потолочные балки. Только вместо факелов и свечей — электрические светильники, а на столе не колокольчик для слуг, а стационарный переговорник-селектор.
— Как звать? — хмуро осведомился местный барон, когда меня бросили перед ним на колени.
— Диржик, — пробормотал я и, получив пинок в рёбра, тут же поправился. — Диржик, милорд.
Удивительное дело, но до этой секунды никто моим именем не интересовался.
— Знаешь, в чём тебя обвиняют?
— Да, милорд. В убийстве и святотатстве.
— Догадываешься, какое будет наказание?
— Да, милорд. Смерть.
