Кривой достал из котомки свёрток и, развернув тряпицу, показал ватажникам дюже чудной пистоль.
— Колдовская вещица, однако, — покрутил он оружием и указал пальцем на расширяющийся раструбом ствол. — Сам видел, как их тайши стрелял из него в большой камень, и там как будто проход раскрывался. А потом и в другое место стрелял, и тоже такое же было, словно бы облако там туманное появлялось, и шли туда вои с добычей, а возвращались пустые. И только сам вождь выходил оттуда с золотым самородком. Размером таким вот, — показал Тарануха кулак. — Так что даже не чую я, братцы, а точно знаю, что спрятана там пещера с сокровищами, и ключ от этой пещеры теперь у нас, — вскинул он снова чудо-пистоль и прицелился из него прямо в холм…
Судя по тому, как разгорелись у казаков глаза, наживку они заглотили по полной.
— Больше одного струга там и не надо, — воодушевлённо продолжил «разинский ближник». — Войдём, заберём всё, что есть, и айда до своих.
— А если там джинны какие в охране, или баба́и? — поинтересовался Чума.
— А вот для этого мы и пойдём на струге, кольчужные и оружные, — веско заметил «Кривой». — Чтоб всю охрану, какая есть, картечью и саблями извести, подчистую…
Появление чудесно воскресшего есаула оставшиеся на струге ватажники встретили с воодушевлением и восторгом, а узнав, что он с собой принёс и что предлагает, медлить не стали.
На подготовку «колдовского» похода за зипунами ушло меньше часа. Найдя подходящую по форме скалу, «Кривой» приказал править прямо в неё. Гребцы работали в ускоренном темпе. Струг летел по волнам, словно птица. Один из ватажников, при виде несущейся навстречу скалы, чуть было не смалодушничал, вскочив со скамьи и попытавшись выпрыгнуть за борт, но остальные, преодолев все страхи, упрямо сжимали зубы и, несмотря ни на что, продолжали верить вернувшемуся из небытия предводителю. Тот же, когда столкновение и крушение стали практически неизбежными, внезапно поднял свой трофей и «выстрелил» из него прямо в скалистый берег.
Ответом ему стало дружное «Ух!» всех, кто стоял на носу. А всего через десять ударов сердца лёгкий казацкий струг на полном ходу, в облаке брызг, влетел в мерцающую огнями портальную арку…
Июнь 1431 г. Франция. Дорога Руан-Париж.
Старый мощёный булыжником тракт, построенный ещё во времена Великого Рима, за прошедшие с тех пор тысячу лет никем особенно не поддерживался. Сквозь камни прорастала трава, обочины заливало дождями и грязью, копыта лошадей и колёса телег мало-помалу стачивали покрытие, а местные жители то и дело пытались выковырять булыжники для своих строительных нужд. Тем не менее, дорога пока оставалась торной. Ведь древние, как показала история, строили действительно на века. Плюс её всё-таки иногда ремонтировали. Пусть выборочно и нечасто, но тем не менее. То какой-нибудь монастырь решал, что монахи с паломниками не должны ломать ноги, перебираясь через очередную промоину или выбоину. То какой-то сеньор, когда его конь попадал копытом в яму от украденного булыжника, силой заставлял живущих рядом крестьян восстанавливать всё «как было». А то, бывало, и сами крестьяне, устав чинить собственные телеги и тачки, начинали пусть нехотя, но всё-таки приводить в порядок проходящий возле селения тракт.
После ухода римлян земли, которые он пересекал, начали разбивать на крупные и мелкие феоды и лены, и с каждым столетием они дробились всё больше и больше. Каждый новый владелец, как правило, считал своим долгом перегородить удобную для людей дорогу, поставить на границе полученного надела рогатки-барьеры и взимать с путников мзду на проезд. Цена — в зависимости от аппетитов хозяина и популярности среди проезжающих именно этой дороги, а не соседней.
Впрочем, такие преграды держались недолго, до очередной войнушки между соседями — всякими там баронами да графьями, а после и между более крупными феодалами — разного рода герцогами, королями и императорами. Именно войны ставили крест на коммерческих начинаниях мелких сеньоров. А та, что впоследствии будет зваться Столетней, здесь и сейчас подходила как раз к своему «апогею»…
Движущийся по дороге военный отряд никакие мытари остановить не пытались. Платой им вместо звонкой монеты, скорее всего, стали бы несколько пядей стали, вогнанные наглецам в грудь или в горло. Церемониться с подлым сословием рыцарство не привыкло и даже не думало привыкать. Чернь должна знать своё место. Единственное, что ей допускалось невозбранно — это умереть во славу сеньора и господа.
Правда, в последние несколько десятилетий умирать «за бесплатно» чернь уже не особо стремилась, а прогремевшая полвека назад Жакерия, даже закончившись неудачей, всё-таки сбила спесь с очень и очень многих, и в результате самые дальновидные из духовенства и знати стали искать новые идеи и смыслы, а следом новые способы, как управлять уставшими от бесконечных войн и поборов подданными.
Поиски завершились успехом. Способ нашёлся, и подсказала его сама жизнь.
За век почти непрерывной войны с «чужаками из-за пролива» обитатели Иль-де-Франс и Прованса, Нанта и Пуату, Лиможа и Лангедока, Оверни и Тура, аквитанцы, пикардийцы, бретонцы, нормандцы мало-помалу начали ощущать себя французами, жителями пусть пока ещё не единой, но всё-таки общей страны — Франции. Лет через триста подобное чувство будут звать патриотизмом. Сейчас оно больше напоминало яростное ожидание чуда, рождающееся из привычного религиозного — веры в единого бога, спасителя, всемилостивейшего и всемогущего, готового наконец-то помочь своим преданным чадам, несущего им не мир, но меч. Им, желающим теперь любить не только его, но и вдруг обретённую Родину…
И чудо свершилось. Его воплотила в себе Жанна из Домреми или, как стали её потом называть, Жанна д’Арк, Орлеанская Дева, явившаяся, чтобы спасти свою веру, Францию и короля…
Жаль только, что героизм и подвижничество шли, как обычно, рука об руку с подлостью и предательством.
Орлеанскую Деву предал и продал тот, кто был ей обязан короной.
Дофин Карл, ставший, благодаря Жанне, королём Карлом VII, сперва сделал так, чтобы она попала в руки бургундцев, а после, когда те продали её англичанам, не сделал ничего, чтобы вызволить Деву из плена. В итоге, спасительницу страны и короны обвинили в ереси, судили церковным судом и приговорили к казни через сожжение.
Многие, не только из простого народа, но и дворяне, не понимали и не принимали такую политику своего короля, надеясь на лучшее, веря, что их сюзерен, в конце концов, найдёт в себе силы признать, что ошибся. К несчастью, этого не случилось — 30 мая 1431-го года Орлеанскую Деву казнили на Старорыночной площади города Руана….
Рыцари Рене д’Амбуаз и его друг Жиль Лефре состояли в отряде Жанны практически с первого её появления перед двором будущего французского короля, участвовали в кампании у Орлеана и следующих баталиях. Их не было только в последнем бою под Компьенем, в тот день, когда Деву пленили бургундцы…
Два месяца, пока шло неправедное судилище, оба рыцаря, четверо оруженосцев и двенадцать сержантов скрывались в лесах под Руаном, ожидая подходящего случая, чтобы спасти свою Деву. Увы, их надежды не оправдались. Подкупить охрану не удалось, «надёжный человек» из архиепископства оказался обманщиком, добровольных помощников из горожан схватили люди герцога Бедфорда. Единственная «удача» — когда оруженосец Этьен сумел пробраться в Руан в день казни и наблюдал за действом собственными глазами.
