Потом вернулось молчание, чтобы снова лишить их жизнь звуков. Два года спустя умерла и Паула. В тот же вечер Роза отдалась своему тогдашнему любовнику с безразличием столь беспощадным, что не почувствовала, как он вышел из нее, не услышала, как он покинул спальню, а назавтра не вспомнила, что принимала его в своей постели, в своем теле, в своей отныне обескровленной жизни. Прошло несколько месяцев, и Роза больше не знала, кто она. Из полного разгрома рождалось некое успокоение, и она перестала хотеть счастья; впрочем, это желание уже давно и без того было столь зыбким, что безропотно уступило. Три года протекли в этой аморфной бесчувственности. И наконец она села на самолет в Киото.
Она проснулась с ощущением беды и дождя. Мир в шуме воды казался мимолетным и далеким. Она дошла до комнаты с кленом и увидела, что ее заливает странный прозрачный свет. Из мерцающей тьмы ливня брызнула вспышка радости.
Сайоко вышла из кухни.
– Paul san coming
[60], – сказала она. – Rose san want tea?
[61]
– Coffee, please
[62], – ответила она.
Розе хотелось задержать ее, спросить, кто она, почему говорит по-английски. Японка почувствовала ее колебания, ненадолго задержалась, но, поскольку Роза так ничего и не сказала, ушла. Она вернулась с красной чашкой неправильных очертаний и изящества макового цветка и посмотрела, как Роза пьет.
– Rose san beautiful
[63], – сказала она.
Удивленная Роза поставила чашку. Японцы всегда считают европейцев красивыми, подумала она.
– Japanese people always find Western people beautiful
[64], – вслух произнесла она.
Сайоко засмеялась:
– Not always. Too fat
[65].
Они услышали, как раздвинулась дверь прихожей.
– I remember your mother
[66], – сказала Сайоко. – Very sad
[67].
И в тот момент, когда Поль входил в комнату, исчезла.
– Куда мы отправимся на этот раз? – спросила Роза.
– В Синнё-до.
– Удивите меня: это буддийский храм?
– Буддийский храм.
В машине у нее возникло ощущение, что течение ее жизни следует линиям серых улиц.
– Дождь надолго? – спросила она.
– Нет, но вы еще пожалеете о свежести муссона, когда придет летняя жара.
– Похоже, в здешнем климате не забалуешь.
– Привыкнуть можно, – сказал он.
– Япония – страна, где много страдают, но не обращают на это внимания, – вспомнила она.
Похоже, он удивился.
– Это еще в первый день мне сказала ваша подруга Бет Скотт.
– У Бет романтическое представление о Японии, – заметил Поль, – она из тех людей, кто живет в саду дзен.
Автомобиль остановился перед мощеной аллеей, которая вела к красному портику, а потом поднималась к храму и пагоде из темного дерева. Дождь прекратился, они оставили зонты в машине, вышли и окунулись в ароматы влажной земли и незнакомых цветов. Роза ступила на аллею и обернулась, ощутив некое присутствие. Никого. Большой храмовый двор в отдалении тоже был пуст, но ощущение нарастало. Мы здесь не одни. Из-за этих невидимых и безмолвных существ, о которых она ничего не знала и чье присутствие наделяло мир новым сиянием, ей казалось, будто она дрейфует в толще времени. Она огляделась вокруг: клены, деревянная пагода; посмотрела на большой темный храм, стоящий на одиноком холме, – ни туристов, ни посетителей. С чего она взяла, что они не одни, что их окружают духи, увлекая в тайные убежища? В то же время она ощущала что-то озорное; ничто не настаивало на особом смысле, и все было проникнуто смыслом; что здесь такое? – подумала она.
– Что здесь такое? – спросила она вслух.
– Храм, куда Хару каждую неделю приезжал погулять.
– Как здесь людно, – сказала она, сознавая, что несет невесть что.
– Здесь место духа.
Она сама поразилась собственной раздражительности.
– Вам еще не надоело быть таким напыщенным и сентенциозным? – спросила она.
Впервые с момента их знакомства он казался раздосадованным.
– Вы не оставляете мне никакой возможности для чего-то другого, – сказал он.
– Вы слуга мертвеца, это и делает вас таким скучным и скованным, – продолжила она.
– Я душеприказчик человека, которым восхищался, и по его просьбе выгуливаю его зануду-дочь, водя ее из храма в храм. Вы этого добиваетесь? Чтобы мы затеяли вашу любимую депрессивно-агрессивную игру?
И, оставив ее, он ушел, обогнув храм справа и исчезнув из виду. Она на мгновение замерла, разозлившись на себя, что поступила глупо и ранила его, но испытала облегчение при мысли, что он оказался самым обыкновенным. Хренов великий мудрец, громко сказала она и рассмеялась. Мысль, что придется просить прощения, была приятна. Озорство местных духов ее очаровало. Что вы такое? – опять вслух спросила она. Ками? Призраки? Она пошла по аллее, по которой удалился Поль, оказалась позади храма под аркой безнадежно грациозных кленов, свернула вправо, вдоль высоких стен. Вдали перед собой заметила могилы – кладбище, подумала она, только этого не хватало. Затаила дыхание, ступая между захоронений, фонарей и нандин
[68]. Везде возвышались камни в форме безликих фигур и длинные деревянные палки, постукивавшие под ветром; украшенные компактными письменами, они окружали могилы – простые мраморные цоколи с чуть более узкими стелами; некоторые были изъедены временем и покрыты лишайником. С каждой стороны стояли вазы из того же мрамора с изящно подобранными цветами. Повсюду расходились волны мха, отбрасывая нежные голубоватые отсветы, повсюду фонари в своих шляпках с крылышками добавляли в атмосферу лукавые нотки. В молчании мертвецов вольготно потягивалась жизнь, и все вокруг посверкивало и потрескивало. Высокие стойкие деревья шумели под ветром, что-то еще шелестело в мерцании неизвестной магии, в очертаниях могил, храмов, в перестуке палок, в криках медленно круживших над крышами ворон. Розе нравился их нестройный призыв – на грани срыва, подумала она, и, однако, какой покой. Потом: какое место. Она продолжила путь и добралась до вершины холма. Справа в своей вогнутой чаше лежал город. В конце прохода ее ждал Поль, сидя на первой ступени спускающейся к другим могилам и храмам длинной лестницы и глядя на Киото. Она присела рядом.
