Она вернулась вслед за ним к машине, смотрела на пролетающие улицы, не видя их, вздрогнула, когда он открыл ей дверцу.
– Scott san inside
[86], – сказал он, указывая на фасад, скрытый короткими занавесками.
Нандзэн-дзи продолжал свое дело, минеральная пелена обволакивала ее, что-то смещалось, что-то становилось жидкостью. Она зашла в чайный домик через застекленную дверь, спрятанную за четырьмя полотнищами коричневой ткани, покрытой иероглифами. Это было старое здание с темными стенами, черепичными крышей и козырьком; внутри – сон дерева и потертых полок со старинными глиняными кувшинами с чаем, повязанными оранжевыми шнурами с длинными помпонами; ее с большим воодушевлением приветствовал ареопаг молодых женщин в светлых блузах, зеленых фартуках и белых платках на голове, повязанных на монашеский манер. Свисающие с потолка перед ней надписи наверняка указывали, какие сорта чая сегодня в продаже. Пространство разграничивала стойка в форме буквы L. За ней большое каллиграфическое полотно отделяло внутреннее помещение, где без устали взвешивали и паковали. Справа в освещенной витрине были выставлены чайные принадлежности, коробочки с чаем и маленький изящный чайник, цена которого показалась ей непомерной. Она вздрогнула, когда с ней заговорили по-английски. Внезапно возникший прямо у нее перед глазами головной платок молодой женщины привел ее в растерянность, и она не поняла, что та ей сказала.
– Okyakusama
[87] needs help?
[88] – повторила женщина.
– О, – сказала Роза, – the tea room, please?
[89]
Молодая женщина улыбнулась, кивнула в глубину зала и показала жестом, что нужно повернуть направо. Бет Скотт ждала, погрузившись в чтение и прислонившись спиной к матовой стене песочного цвета. Столики были из того же старого темного дерева, которое накладывало свою патину на весь дом. Более светлые деревянные перегородки с прорезанными вертикальными линиями вносили современную нотку. Любопытным образом сочетание этих сегодняшних примет с чугунным чайником и бамбуковыми принадлежностями за стойкой создавало ощущение растянутости времени, утраченного самозабвения. Окно на одной стороне, подобное окнам ее спальни, выходило на улицу, на другой за стеклами проема открывалась миниатюрная растительная картина с кленом, папоротником и несколькими азалиями.
Бет Скотт подняла глаза на Розу.
– А, здравствуйте, здравствуйте, – сказала она, – как я рада вас видеть.
И, пока Роза усаживалась, добавила:
– Готовы к мистическому опыту?
В рассеянном свете зала лицо ее казалось нежным, почти шелковистым.
– Где мы? – спросила Роза.
– В единственном чайном домике города, где подают койчу.
Они посмотрели друг на друга.
– Вы проделали большой путь, – сказала англичанка.
К ним подошла официантка, Бет заказала на японском языке, прозвучавшем для Розы чарующе. Молодая женщина в зеленом фартуке засмеялась, прикрыв рот ладошкой, и удалилась, легко скользя по плашкам пола.
– Я только что из Нандзэн-дзи, – сказала Роза. – Отец заставил меня ходить из храма в храм; полагаю, это и значит «проделать большой путь».
– Нандзэн-дзи не самый красивый из всех, – заметила Бет, – но там у меня возникает желание всплакнуть.
– Говорят, вы просто живете в садах дзен, – сказала Роза.
– Это Поль вам сказал? – засмеялась та.
Упоминание о Поле заставило Розу покраснеть.
– Как вы познакомились с отцом?
– Я была одной из его клиенток, но потом мы подружились.
– Чем вы занимаетесь в жизни?
– Разными вещами. Я вдова, богата, люблю Киото, провожу здесь девять месяцев в году, больше сказать нечего.
Сказать можно еще многое, подумала Роза.
– Моя мать умерла пять лет назад, – произнесла она. – В тот момент я подумала, что отец свяжется со мной.
– Пять лет назад? – повторила Бет. – Пять лет назад Хару заболел, и болезнь оказалась долгой и тяжелой.
– Все здесь заболевали, – сказала Роза.
– Вы подумали о Кларе? – спросила Бет.
Официантка поставила перед ними продолговатое зеленое пирожное для Бет, круглое и белое для Розы, с бамбуковой палочкой вместо вилки. Тарелка Розы была коричневой с серыми разводами.
– Поешьте, – сказала Бет. – Лучше не на пустой желудок.
Роза неловко взялась за палочку, смущенная рыхлой текстурой выпечки. Внутри оказалось красное тесто, сладкое во рту и особенно изысканное по контрасту с безвкусной мягкостью оболочки.
– Какая она была? – спросила она.
– Клара? Забавная, прагматичная, простая. Поль – существо закрытое, сложное. Она была его окошком в земную жизнь. Вместе они много смеялись. Она по-настоящему любила его.
Роза положила палочку.
– Последние десять лет Поль посвятил уходу за больными. Он жил только ради них, ради своей дочери и ради работы.
– После смерти Клары в его жизни не было женщины?
– Были женщины, но я бы не сказала, что в его жизни.
– Женщины в Токио? – спросила Роза и тут же пожалела о вопросе.
Бет ответила своим ровным тоном:
– Они не имеют значения.
Я сама выставляю себя на посмешище, раздраженно подумала Роза.
– Похороны Клары были самыми печальными из всех, на которых мне доводилось присутствовать, – продолжила Бет. – Анне было два года, и Поль держался только благодаря ей. Не будь ее, я думаю, он умер бы. Он горел в аду, а мы были рядом, горюющие и беспомощные.
Розу пронзила догадка.
– Почему он хромает? – спросила она.
– Пусть сам вам расскажет, – ответила англичанка.
Официантка принесла две пиалы на подносе, который опустила на соседний столик. Она повертела первую пиалу в ладони, поставила ее перед Бет, поклонилась. Приятного светло-коричневого цвета пиала была украшена изящно выписанным белым кроликом. Пиала понравилась Розе, но ее потрясла вторая – своей неправильностью, серыми кракелюрами на светлой глазури, своей искаженной строгостью, дерзостью беспорядочных царапин.
– Этой техникой обжига с кракелюрами мы обязаны Северному Суну. Разве не чудесно? Из величайшей простоты совершенно непредсказуемо рождается сложность.
На дне пиал находилась ярко-зеленая, почти светящаяся масса. Роза наклонила свою направо, потом налево. Масса едва колыхнулась.
