Камелия, омытая его слезами
Когда они подъехали к красному фонарю «Кицунэ», она не поняла, с чего ей вздумалось сюда прийти. Канто уселся за барную стойку, она устроилась напротив, за столом на шесть персон. Якитория была пуста. Повар вышел к ней.
– Same as last time but beer only
[96], – сказала она.
Он вернулся к своей плите, не выказав никаких эмоций. Она залпом выпила первый бокал пива, огляделась. Заметила новые детали. На стойке перед бутылками с саке стоял старый телефон с вращающимся диском; металлические рекламные вывески кое-где были тщательно подцвечены ржавчиной; некоторые афиши с мангами были разорваны. Что за человек был Хару, если он любил это место? – задумалась она. Волна горечи заставила ее заказать еще пива. Она чувствовала себя одинокой, слепой, корила за избыток сентиментальности и за то, что питала надежду. Но надежду на что? – подумала она, заказывая третий бокал. Канто сидел к ней спиной, мирно беседуя с поваром, она ощущала его уважительную бдительность, и ее это раздражало. Подспудное воздействие смерти и камней, написанное ею письмо Полю – все сейчас казалось нелепым. С тем же горьким чувством она жевала свои шашлычки. Когда она потребовала четвертый бокал, то увидела, как повар бросил взгляд на Канто. Шофер едва заметно махнул рукой, что означало: я справлюсь, и ее это уязвило. Потом, когда она захотела встать, он подошел и приобнял ее за плечи. Она не воспротивилась и позволила отвести себя к машине. В саду у дома она дала понять, что дальше пойдет одна, и он не настаивал. Она оказалась в темной комнате с кленом; тот тихо покачивал тяжелыми ночными ветвями; деревья Нандзэн-дзи царапнули память болезненной отточенностью линий. Она пошла в свою спальню, разделась. Обнаженная, взвинченная, она посмотрела в окно, провела рукой по лбу, заметила положенный на футон бумажный квадратик. Встав на колени, впотьмах разобрала записку. Paul san coming tomorrow at 7:30, I wake you at 7:00, Sayoko
[97].
Она рухнула на татами, раскинув руки крестом. Звездная россыпь сверкала сквозь облака; от реки доносились странные монотонные звуки; она долго неподвижно лежала без сна. Чуть позже она, продрогнув, проснулась, улеглась на футон, завернулась в легкую простыню. Ночь сияла, она ощущала присутствие тайных духов, жизнь сумерек, пронизанную вздохами, вспомнила, как приехала в этот дом, увидела обрызганные светом цветы магнолии, уже тогда ощутила присутствие духов. Все неизменно и все переменчиво, подумала она. Венчик разрастался, и она почувствовала, как ее охватывает ужас. И погрузилась в сон без сновидений. Ее разбудили три коротких стука в дверь, она мгновенно проснулась. Вскочила, увидела, что уже рассвело. У нее болела голова.
– It’s seven o-clock
[98], – сказал голос Сайоко из-за двери.
– I am getting ready
[99], – пробормотала Роза.
Она взяла мыло, чтобы помыть голову, так и не сумела уложить волосы, натянула измятое платье, сменила его на юбку с блузкой, которые совсем не сочетались. В зеркале показалась себе каким-то недоделанным существом. Накрасила губы помадой, торопливо сняла ее ваткой, отправилась в комнату с кленом. Увидев ее, Поль и Сайоко расхохотались. Она в растерянности застыла.
– В чем дело? – спросила она.
Сайоко сделала к ней три шажка, достала платок из своего лазурного оби и вытерла ей щеку. Роза встретила ее взгляд и прочла в нем сдержанное сочувствие. Японка отступила на шаг, оценила плоды своих усилий, снова засмеялась, указывая на ее блузку.
– Вы надели ее наизнанку, – сказал Поль. – Так и было задумано? Вместе с помадой на щеке?
Он улыбался ей. У него был усталый вид, но в глазах смех. Про себя она отметила, что он высокий и светлокожий – высокий и усталый, сказала она себе, я его выматываю.
– У меня есть время переодеться? – спросила она.
– Было бы жаль, вы и так уже озарили мой хмурый день.
– У меня очень болит голова, – сказала она.
Он бросил несколько слов Сайоко, та знаком предложила Розе пойти за ней на кухню. Там она усадила ее, как ребенка, протянула стакан воды и белую таблетку, которую Роза послушно проглотила.
– Rose san eat something?
[100] – спросила она.
Роза отказалась, вывернула блузку на правильную сторону, надела и проследовала за Полем в прихожую. Они прошли через сад. Перед калиткой она обернулась и увидела, как кланяется Сайоко. Наконец японка слегка махнула им рукой. Роза опустила голову и села в машину.
– Простите за столь ранний подъем, – сказал Поль, – но мы должны попасть в храм к открытию. Потом будет слишком много народа.
– Я думала, вы сегодня останетесь в Токио, – сказала она.
– Я вернулся рано утром. После ужина заехал в квартиру, принял душ и успел на четырехчасовой синкансэн
[101].
– У вас есть квартира в Токио?
– Это квартира Хару.
– Вы не спали?
– Нет, – сказал он, – я ужинал с клиентами. Это был долгий ужин.
Он засмеялся.
– Никакая серьезная сделка в Японии не обходится без долгого ужина и большого количества саке.
Она спросила себя, получил ли он ее письмо, представила его на вокзальном перроне, погруженного в свои мысли, где не было места для нее. Он сидел совсем близко, и это волновало ее; она вспомнила, как позавчера взяла его за руку; мысль ее ужаснула. Он ничего не говорил, глядя на мелькающие улицы. Машина остановилась на паркинге, уже заставленном тремя туристическими автобусами. Она пошла за ним по обсаженному деревьями проходу, вдоль которого теснились какие-то магазинчики, подождала у касс храма, потом двинулась следом по тропе, идущей вдоль берега большого пруда с кувшинками, который показался ей раздражающе живописным, – приманка для туристов, сказала она себе, а потом подумала: я просто корзина с бельем, которую таскают от прачечной к прачечной. Они свернули в сторону от пруда, поднялись по каменным ступеням под аркой беспечных кленов, оказались перед входом в храм, разулись, двинулись налево вслед за другими посетителями и попали в сад.
– Рёан-дзи, – сказал Поль.
Она посмотрела на большой прямоугольник из камней и песка и не почувствовала ничего. Потом – как звук взрыва приходит после вспышки – у нее подогнулись ноги, и она осела на деревянную галерею, раздавленная грузом материи. С наружной стороны сада на окружающие его стены водопадом струились ветви кленов и вишен. Еще дальше листва сплеталась в плотный буйный покров. Внутри был только песок с нанесенными на него параллельными линиями и семь камней разного размера, вокруг которых граблями были выписаны овалы, – но Роза смотрела только на стены, увенчанные наклонной крышей из серой коньковой черепицы с уложенной сверху корой. Охряные, переливчатые и покрытые патиной, как итальянский дворец, стены перекликались с золотом мха, окружавшего камни.
