– Говорят, она изображает иероглиф сердца.
Он поднял голову, посмотрел на деревья.
– Это последняя беззаботная прогулка.
Ветер печали пронесся над Розой. Я никого не оплакиваю, подумала она. Матовый кристалл сутры продолжал баюкать ее, как мелодия, которую кто-то напевает вдали. Мох переливался жемчужинами дождя – роса муссона, сказала себе она. Они пошли дальше. От земли исходило нечто, она ощущала ее касание, ее тайную магию.
– Анне был год, я носил ее на спине, – сказал Поль. – Она утверждает, что помнит это, но я не понимаю, каким образом.
Озорные бесенята, подумала Роза. В молчании они двинулись дальше. Когда они приблизились к краю сада, она глянула на деревья, уходящие корнями в нескончаемый бархат; посмотрела на капли дождя, на благостность воды на растении и растения на земле; это ласка, сказала она себе. Братство росы и мха, слияние кристалла, земли и дерева вдруг привели к очевидности: она никогда не переставала оплакивать Паулу, она оплакивала ее годами, веками молчания. Она поднесла руку к сердцу, потом все претворилось в благоухание кладбища, в псалом черного дождя.
Они вернулись к машине и поехали дальше; несколько километров по сельской местности, потом вдоль реки на север, пока не добрались до большого железного моста в оживленном районе со стоящими на берегу ресторанчиками и живописными магазинчиками. Они оставили машину чуть дальше, прошли под короткими полотнищами серой гардины и оказались в зале с татами, выходящем на сад азалий. Поль заказал, им принесли чай и ледяное пиво, перед каждым поставили лаковую коробочку и маленький деревянный сосуд, из которого торчал изогнутый стебель. Роза открыла свою коробочку и обнаружила лежащие на рисе ломтики рыбы в густом рыжеватом соусе.
– Угорь, – сказал Поль.
Он взял маленький деревянный сосуд и посыпал находящимся в нем зеленым порошком свою рыбу.
– Sanshō
[125].
Она попробовала угря. Мясо отделялось дольками от серой и жирной кожи. Ее удивил сладкий вкус соуса, тающая консистенция рыбы, ее шелковистая текстура, словно лишенная плотности и вязкости, гармоничность сочетания с уксусным рисом; она выпила пиво, глядя на Поля; его молчание приносило облегчение. Он закончил обед, откинулся на перегородку, вытянув ноги. С болезненной силой она пожелала, чтобы он ее желал, чтобы захотел разделить с ней то, кем он был. Поль существо закрытое, сложное. Кто мне это сказал? – подумала она. А, Бет Скотт.
– Сайоко не любит Бет Скотт, – сказала она.
Он весело вскинул бровь.
– Бет не слишком популярна в Киото, у нее репутация человека, безжалостного в делах и не соблюдающего правил. Она не очень думает о других, когда речь заходит о ее интересах.
– В какого рода делах?
– После смерти мужа она унаследовала недвижимое имущество и превратила его в империю.
– Муж был японцем?
Поль кивнул.
– Она молодчина, – сказал он. – Что бы там о ней ни думали, и притом что она иностранка, ей удалось добиться здесь признания. Это само по себе подвиг.
– У вас хорошие отношения?
– Очень хорошие.
– А у моего отца?
Роза увидела, как по его телу пробежала дрожь, потому что она сказала «моего отца».
– Хару очень ее любил.
– Почему?
– Он любил раненых людей.
– Она потеряла ребенка, верно?
– Вы делаете выводы на основе весьма недостаточных признаков, – сказал он.
В смущении она отрицательно покачала головой.
– Я это замечаю не в первый раз.
В его взгляде появилась странная мягкость, она представила себе, что он думает о ком-то другом, что с недавнего времени он полюбил неизвестную женщину, ужаснулась при мысли, что он скоро исчезнет из ее дней, из ее поля зрения, из ее жизни.
– Пора отправляться к нотариусу, – сказал он, вставая.
Пока он расплачивался за стойкой у входа, она заметила, что у него болит бедро. Он сделал шаг к выходу, обернулся, потому что она оставалась позади.
– Это не был несчастный случай в горах, – сказала она.
Тень усталости прошла по его лицу.
– Да, – подтвердил он.
Она вышла вслед за ним на улицу. Опять зарядил дождь. Канто что-то сказал, и это заставило Поля достать телефон и заговорить с кем-то по-японски. Она смотрела на затопленные улицы, прохожих, прозрачные зонтики. Нежность мха плыла за ней следом, не позволяя погрузиться в бездны грусти. Я дочь Хару, подумала она, я всего лишь дочь, которую Хару попросил поводить по Киото. Он знает меня уже двадцать лет, он знает, какая я, знает про пустоту внутри меня и про мой гнев. Внезапное осознание, что он видел ее на фотографиях вместе с ее любовниками, причинило ей мучительную боль. Все это время он любил, он страдал, потому что любил. Машина остановилась на улице в центре, под проливным дождем. Канто подошел открыть дверцу и нес над ней зонтик до самого входа в серое, унылое здание. Поль присоединился к ним, толкнул дверь, зашел первым в путаницу коридоров, открыл другую дверь. Служащая за стойкой встала, поклонилась им и провела в кабинет, где ждали мужчина в возрасте и молодая женщина, которая тоже поклонилась.
– Я буду вашим переводчиком, – обратилась она к Розе.
– Разве Поль не может перевести? – спросила та.
– Таков закон, – сказала молодая женщина, – сожалею.
Она была очень красива, со светло-серыми глазами и профилем камеи.
– Все в порядке, – сказала Роза, сожалея о собственной грубости.
Поль обменялся с нотариусом дружескими приветствиями. Со своим широким ртом, узким лбом и живым инквизиторским взглядом тот походил на старую лягушку; на губах добродушная улыбка; любопытная кабинетная амфибия, подумала она. Все казалось ей нереальным.
– Мне поручено ознакомить вас с последним волеизъявлением вашего отца, – перевела молодая женщина, и Роза почувствовала, что цепенеет.
Ей не удалось сосредоточиться, она разобрала лишь случайные обрывки слов, не поняла их и, задыхаясь, забилась в черной ледяной воде. В какой-то момент встретила встревоженный взгляд Поля. Он встал, подошел и положил руку ей на плечо; мягкое давление вернуло ее на поверхность. Нотариус протянул ей досье, она не знала, что с ним делать, Поль взял его вместо нее и остался стоять рядом.
После паузы переводчица спросила:
– Вы все поняли, у вас есть вопросы?
Она отрицательно покачала головой. Молодая женщина продолжила:
– Теперь вам нужно подписать документы.
Роза посмотрела на Поля и пробормотала:
